Охота на пиранью

Ольга выпустила бесполезную палку – надлежащей толщины, с рогулькой, рванулась к мертвой, упала на колени:

– Ну так сделай что-нибудь! Что ты сидишь?!

Повернула к нему испуганное лицо. Неким прозрением Мазур понял, откуда этот страх: она ничего не знала, но боялась д о г а д а т ь с я. Чтобы сбить ее с этой дорожки, он рывком встал, распорядился:

– Голову ей держи... так...

Эта жуткая комедия продолжалась бесконечно долго – Мазур старательно, не допуская ни малейшей фальши, притворялся, будто делает искусственное дыхание по всем правилам. Да не притворялся, если прикинуть, в самом деле проделал на три круга все необходимые манипуляции. И был момент, когда его прошил дикий, безотчетный страх: что, если у него дрогнула рука, удары оказались неточны, сейчас Вика откроет глаза, все вспомнит и п о ж а л у е т с я...

И еще был миг, когда он ощутил лютую ненависть к Ольге, потому что из-за нее пришлось через такое пройти. Но это столь же молниеносно схлынуло – и страх, и ненависть. Осталась тупая усталость да еще ощущение надлома в душе.

Он старательно прощупал ногу, уже остывающую. И убедился, что был прав: кость полностью переломилась. Долго повторял про себя: гангрена была неизбежна, неизбежна, неизбежна... Потом перескочил какой-то порог, за которым все переживания отсекаются, – есть в мозгу такой предохранитель...

Ольга долго плакала над мертвой – не только о ней, обо в с е м сразу, думал Мазур, угрюмо сидя поодаль. Еще один предохранитель. Или клапан. Когда не смог больше этого плача выносить, отошел, разыскал подходящее место и принялся рыть обоими ножами неглубокую могилу, чтобы хоть что-то для нее сделать, своей самой неожиданной женщины и самой мимолетной.

В какой-то миг, толчком, вспомнил: т р е т и й пожар. И не удивился, ничто не ворохнулось в душе, вяло подумал, что нужно было тогда пристрелить чертова шамана. Прямо на базаре. В те суматошные дни и не такое с рук сходило. Майор Нуруддин, местный, а значит, верующий и в официального тамошнего бога, и во все древнее, потаенное, так и говорил неделей раньше – если убить колдуна, предсказания не сбудутся, неважно, хорошие или плохие...

Не было никакой дощечки с надписью, конечно, – чем бы он смог писать? Отхватил полоску синтетической ткани, связал маленький крестик из двух прямых сучков, вогнал в рыхлую землю – вот и все. У многих не было и этого.

Двое ушли в вечернюю тайгу.

Глава семнадцатая

Цивилизация по-таежному

«По тайге шагали двое – все-таки шагали, а не брели. Так что ничего еще не потеряно, – заключал про себя Мазур философски. – Вот когда будешь б р е с т и – открывай кингстоны...»

Вид у обоих был такой, что мимолетный городской турист мог и врать потом о встрече со «снежным человеком». Сначала извозились, угодив по пояс в заболоченное озеро – хорошо еще, Мазур вовремя сыграл тревогу. Потом, когда перевалили за горбатые хребты, долго тянулись обширные пространства густого мелколесья, и заросли карликовой березы драли хлипкую синтетическую одежду так, как не ухитриться и своре предварительно сговорившихся диких кошек. От запаса ниток не осталось и трети – всякий привал Мазур начинал со старательной штопки (временами перепоручая это Ольге, чтобы и у нее было занятие, отвлекавшее от упаднических мыслей). Пожалуй, сейчас их уже не заметили бы издалека – и костюмы, и куртка потеряли первоначальный цвет из-за въевшейся грязи и пыли и уже не болтались мешковато, а сидели почти в облипочку – бесчисленные заштопанные места превращали одежду в подобие шагреневой кожи. Вдобавок Ольга щеголяла в сюрреалистической одежке, бравшей начало из каменного века, – на ней красовалась безрукавка до колен, из оленьей шкуры, шерстью внутрь, с двумя грубо прорезанными дырками для рук, вместо завязок схваченная оленьими жилами. Собственно, ради этой безрукавки олень и расстался с жизнью – ночи становились все холоднее, лапник не выручал, нужно было срочно что-то соображать. Шкура была выделана скверно, наспех, коробилась и воняла, но на такие мелочи оба уже не обращали внимания, нюх притупился, и можно было только гадать, на двадцать метров от странников смердит или же на десять. Этими же сырыми жилами Мазур, как умел, стянул и подошвы кроссовок, начавших понемногу распадаться. Он уже давно предупредил Ольгу, чтобы готовилась переходить на первобытную обувь из кусков шкуры. Впрочем, вынесла бы и это – ступни у нее, после первых потертостей залеченные паутиной и смолой, надежно покрылись жесткой сплошной мозолью, чему она уже не ужасалась. В подобном странствии слово «ужасаться» как-то незаметно теряет смысл, потому что не возникает обозначаемых им чувств.