Жизнь взаймы

– Дело, конечно, стоящее… на первый взгляд. Но! – Он поднял вверх указательный палец. – Все зависит от фарта. Или нос в табаке, или голый вассер.

– А конкретней?

– Ты знаешь, что такое Сироткин квартал?

– Знаю…

Паленому и впрямь было хорошо известно это место. Местные богатеи каким-то образом сумели занять часть большого городского парка над озером под свои дома и коттеджи. По иронии судьбы, улица, вдоль которой были построены шикарные особняки, носила имя какого-то безвестного Сиротина.

Поэтому местные острословы назвали этот островок богатства и благоденствия Сироткиным кварталом, а владельцев домов – "сиротками".

В зимнее время, до того, как он переселился на Мотодром, Паленый подрабатывал здесь на уборке улицы и вывозке мусора. Его и еще двух бездомных нанял себе в помощь за гроши официальный дворник.

– Там есть одна хата, – продолжал Шуня, – хозяин которой спит на мешках с деньгами.

– "Сиротки" все упакованы по самое некуда, – хмуро сказал Паленый.

– Про других не знаю, может, они хранят капиталы в банках. А что касается этого бобра, то он точно держит большие суммы в своей хазе.

– Откуда у тебя такие сведения?

– От верблюда, – ухмыльнулся Шуня. – Это тебе знать не нужно. Дело в том, что наш будущий клиент – главный городской босс по наружной рекламе.

– Ну и что с того?

– Ему платят в основном наличкой. Он почти каждый день привозит домой бабки в "дипломате". Знаешь, сколько стоит реклама?

– Нет.

– Это очень дорогое удовольствие. Он, конечно, делится с мэром, но и себе оставляет жирный кусок.

– Думаешь, он держит дома большие суммы?

– Уверен. Вряд ли он сразу несет филки в банк. Если вообще заначивает их на счет. С "левыми" деньгами сейчас особо не разгуляешься. Может, за бугор отправляет, или вкладывает в какоенибудь дело, чтобы отмыть. Как бы там ни было, у него все равно под руками есть как минимум сотня косых[7] "зеленью". Хранит в домашнем сейфе, это как дважды два.

– Вряд ли. Все-таки, сто тысяч… Огромные деньги.

– Для тебя или меня. Для него это мелочь на карманные расходы.

– Возможно…

– Не возможно, а точно. Поверь. У меня есть опыт в таких делах, что скрывать.

– Ты хочешь взять его на гоп-стоп?

– Чудак человек… – Шуня снисходительно ухмыльнулся. – Его охраняют почище, чем губернатора. Четыре лба-телохранителя под два метра ростом – как тебе?

– Круто… Но тогда как?..

– Молча. Надо бомбить хазу.

– Ну ты даешь… Там везде сигнализация, менты патрулируют, псы сторожевые, как волки, в основном кавказские овчарки. Порвут, не успеешь и "Отче наш…" прочитать. Это я точно знаю, видел.

– А кто тебе сказал, что мы полезем на арапа? Во-первых, любое дело такого рода нужно тщательно готовить, а во-вторых, рыбку нужно ловить в мутной воде. Вот мы ее и замутим.

– Каким образом?

– Узнаешь в свое время. Нам сейчас главное хорошо подготовиться. И выждать, пока клиент не свалит на природу или куда там еще.

– Сложно все это…

– Так ведь и бабульки солидные мылятся. Риск оправдан.

– Ну, не знаю…

– Кончай мутить! – рассердился Шуня. – Я за язык тебя не дергал, ты сам меня склеил на дело. Говори прямо – да или нет.

– Конечно, да, – решительно ответил Паленый, разом отбросив все свои сомнения и колебания.

Он понимал, что это его единственный шанс вернуть себе человеческий облик. Ну, а если дело не выгорит, и их возьмут…

Что ж, придется отсидеть положенный законом срок. Лишь бы только это случилось после того, как он сделает пластическую операцию. Лишь бы после того! Что в зоне, что на свалке – все едино. Везде можно жить, вернее – существовать, так как жизнью прозябание в клетке или среди отбросов назвать трудно.

Так успокаивал Паленый свою совесть, когда возвращался домой. Дорожка, на которую он готов был ступить, вела его куда-то не туда, он это понимал, но жажда хоть как-то изменить свою жизнь, пусть и криминальным способом, затмила все его моральные установки, неизвестно когда и кем заложенные в подсознание.

Лучше умереть, чем жить таким уродом! С этой мыслью Паленый и уснул, утомленный не тяжкой ночной работой, а мыслями, которые плескались в голове расплавленным свинцом.

Глава 7

На дело пошли ночью, спустя восемь дней после памятного для Паленого разговора в "Привокзальном". Всю неделю он пытался не думать о том, что ему предстоит. Это была настоящая мука, потому что разные мысли, преимущественно мрачные, словно взбесились, не покидая его голову ни ночью, на работе, ни днем, когда он бодрствовал.