Пиранья против воров

Приходилось маяться бездельем и ждать, когда археологи вернутся к ужину. И надеяться, что бородатый профессор на сей раз оставит их в покое и общаться не полезет. Поначалу, когда они только появились, Буряковский, обрадовавшись новым лицам, сначала усердно пытался напоить их брагой, а потом битых полчаса повествовал о своей развесистой генеалогии, уходившей корнями в славные времена крестоносцев. По его версии, он происходил прямиком от доблестного польского рыцаря, кидавшегося в сечу на крестоносцев, как буря – за что славного пана и прозвали Бурей, а его последующие предки в ту пору, когда дворянство стало обзаводиться, кроме гербов, еще и фамилиями, начали писаться Буряковскими.

Мазур, предки коего обитали некогда в тех же самых местах, о которых столь живописно повествовал пьяный профессор, пришел к своей версии, которую благоразумно держал при себе. Поскольку «буря» по-польски «бужа», то все вышеизложенное, окажись оно правдой, привело бы к тому, что потомки доблестного рыцаря писались бы Бужаковскими. Зато «буряк», как известно – «свекла», а посему логично будет предположить, что почтенная фамилия профессора имела в основе этот самый овощ. Отсюда вытекало, что далекие его предки к шляхетству имели весьма отдаленное отношение и, скорее всего, пробавлялись выращиванием означенной огородной культуры...

Буряковский тем временем подобрался к смазливенькой поварихе, облапил ее по-медвежьи и принялся вольничать короткими ручонками так, что шофер завистливо застонал. Бедная студентка слабо отбивалась, пищала и ойкала – но когда распаленный профессор недвусмысленно попытался совлечь с нее шортики, начала сопротивляться по-настоящему, так что оба едва не рухнули на горячую плиту.

– Лизонька! Лизетта! – ухал профессор, распаленно колыша брюхом. – Откуда такая холодность, мон шер ами? Помнится, этой ночью вы, прелестница, были не в пример благосклоннее... Ну пойдем в вигвам, чаровница, а то хрен вы у меня сессию сдадите!

– Михал Андреич, люди смотрят! – в отчаянии воззвала жертва сексуальных домогательств на рабочем месте.

– Люди перебьются! – звучно возгласил Буряковский. – Никакие это не люди, а новые русские, судя по внешним факторам, а посему всяк истинный интеллигент обязан их игнорировать, как величину бесконечно малую, согласно энергоинформационности Вселенной... Лизетта, утеха очей моих! Ну пойдем ненадолго в вигвам!

– Может, ему в пятак заехать? – предложил шофер. – Определенно нас парафинит погаными словечками... Ни черта не понимаю, но нюхом чую, что парафинит... Пусть за базар ответит, пузо!

– Сиди, – приказал лысый, которого происходящее только развлекало. – Это он на своем наречии ботает, и не более того... Что, еще на соточку поспорим? Уманит он куклу в палатку на порево, или она отвертится?

– А вот хрен он ее уманит! – убежденно сказал шофер. – Разбейте, Кирилл Степаныч!

– Уманит, – возразил Котовский, стискивая его ладонь. – Куда она, бедолажная, денется, если ей еще кучу сессий сдавать? Проще уж ножки раздвинуть... Опа! Повлек, повлек, пузан хренов!

В самом деле, Буряковскому удалось-таки протащить свою жертву метра три, в сторону палатки. Однако она, решив, видимо, соблюдать в присутствии чужих визитеров минимум светских приличий, в конце концов вырвалась, громким злым шепотом сообщила:

– Да потерпите вы до ночи, Михал Андреич, в самом деле!

И припустила в тайгу, наверное, чтобы отсидеться там среди чащобы, пока профессор охолонет – только ноженьки загорелые замелькали. Оставшись в одиночестве и понимая, должно быть, что в его нынешнем состоянии догнать и пленить девчонку – предприятие безнадежное, Буряковский выругался громко и совершенно неинтеллигентно, шумно высморкался наземь и, подвернув трусы, направился к джипу.

– Соточку позвольте, – вежливо попросил шофер.

– На тебе назад твою соточку, – сокрушенно сказал Котовский. – Ладно, остались при своих... – Он спрыгнул на землю, размял ноги и с несказанной вежливостью осведомился: – Как проходят ученые занятия, господин профессор? Переворота в науке не ожидается?

– Какой тут переворот... – пробормотал Буряковский, громко икая и пошатываясь. – С подобными к-кадрами переворота в науке произвести невозможно. Никакой дисциплины. Каждая сопля позволяет себе вульгарно манкировать своими обязанностями и в грош не ставит авторитет научного руководителя... Лизетт! – громогласно воззвал он в сторону тайги, приложив ладони ко рту рупором.