Святой Грааль

— До Царьграда отсель сколько верст?

— Полсотни верст с гаком, — ответил Олег.

Он вспрыгнул на черного жеребца, тот повел огненным глазом, оскалил зубы и хищно прижал уши. Олег похлопал по широкому лбу, сказал успокаивающе:

— Ну, волчья сыть, не свалишься по дороге?.. Исполать тебе, богатырь. Верю, что ниспровергнешь Идолище, хотя тем ли надо заниматься?.. То ли Идолище низвергать?

— Спасибо на добром слове, — буркнул богатырь. — Не понимаю тебя, хоть убей!.. Мимо ж ехал. А мне полсотни верст с гаком, да в гаке еще сотня...

Он повернулся и, не тратя слов, пошел быстрыми шагами по дороге к Константинополю. Томас с недоумением смотрел ему вслед. Нескоро он тронул коня, подъехал к нетерпеливо ожидающему калике в непривычных для взгляда Томаса доспехах, сказал потрясенно:

— Сэр калика, я чую великую тайну!

— Даже великую! Тайны нет, сэр Томас.

Он ехал рядом с Томасом, возвышаясь почти на голову, а конь Томаса выглядел жеребенком рядом с громадным вороным зверем, что яростно сопел, косил налитым глазом на соседа, готовясь куснуть.

— Он сказал, что ты вдвое сильнее...

— Это великий богатырь земли Русской, Илья Муромец. Великий не силой, хотя среди богатырей нет равных в мощи, а великий жертвенностью. У него нет ни жены, ни полюбовницы, ни детей, ни родителей — только Русь! В зрелом возрасте приехал в Киев, с той поры бережет и защищает только Русь. Как умеет, конечно. Это его любовь, его страсть, его жизнь.

— Гм... Киев-то ваше Дикое Поле?

— Почему так?

— У него лицо человека, который годами спит под открытым небом, положив под голову седло, и не больно привык общаться за праздничным столом.

— Ты прав, сэр Томас. Не сердись, он всю жизнь проводит на заставе богатырской. Русь все-таки велика, хоть ты никак не можешь отыскать ее между исполинскими королевствами Польши и Чехии. Муромец загодя перехватывает врагов и насильников. Летом его палит солнце, зимой жгут морозы, осенью хлещут дожди. Ведь любой встречный, кто идет незванно через границу — враг!

Томас медленно наклонил голову, как бы принимая извинения за грубияна, который просто не мог быть другим:

— Понимаю... Но я все-таки не стерпел бы. Он так тебя оскорблял!

Олег, все еще чужой и непривычный Томасу в доспехах, отмахнулся с великой небрежностью:

— А я не оскорбляюсь, как уже говорил. Мне стыдно, что за его спиной прячусь. Я ведь не вдвое сильнее, как он считает... Мог бы я в тиши пещер читать мудрые книги, если бы он не выдерживал стужу, зной и натиск лютых врагов?

Томас оглянулся назад на дорогу, спросил с сомнением:

— Думаешь, сойдет за калику? Больно дороден. Да и смирения с воробьиный нос.

— Ему только войти во дворец!

Он снял с седельного крюка булаву, повертел в руке, ловко подбросил в воздух, не сбавляя ровного шага. Назад булава неслась, гудя и жутко взревывая, ремешок звучно лопотал под напором встречного ветра. Томас напрягся, втянул голову в плечи, стараясь сделать это как можно незаметнее: варварские игры выглядят чересчур опасными, пугливо косился на калику. Тот ехал, глядя вперед, в какой-то момент резво выставил руку, булава с чмоканьем словно влипла в ладонь, калика подбросил ее легко, перехватил за рукоять и снова повесил на крюк у седла. Конь под ним шагал ровно, чуть косил на всадника, погруженного в тяжелые думы. Томас спросил внезапно:

— Ты поменялся, чтобы Муромцу помочь... или беду впереди чуешь?

— И то, и другое, — ответил Олег невесело. — И то, и другое, сэр Томас.

Не останавливаясь, Олег ехал мимо прилепившихся у подножия холма домиков, где в самом деле, кроме коз и кур, другой живности не просматривалось. Томас кивнул на деревушку:

— Будем заезжать?

Олег рассеянно похлопал жеребца по шее:

— Нет уж, пойду пешком... на этой вот конячке.

Глава 7

Дорога уходила все дальше на север, ухоженные поля сменились неухоженными, заброшенными. Все чаще попадались высокие каменные башни. Ночами там пылали факелы, днем блистало солнце — сторожа обменивались зеркальными сигналами.

Вскоре повстречали разоренную деревню, а еще дальше виднелись почерневшие развалины города, который калика называл Золочевым. Городская стена была разрушена в двух местах, высокие каменные дома чернели провалами окон, вместо крыш белели свежеотесанные балки, уже с поперечинами, похожие на обглоданные скелеты чудищ, которых Томас не забудет до смертного часа. Народ суетился, нахлестывал уцелевших лошадок, таскал кирпичи и бревна, спеша, как муравьи, сложить свою кучу заново.