Святой Грааль

Бочка краем застряла в проломе. Калика рассерженно заревел, пинком обрушил торчащие глыбы внизу, локтем сбил валун, что выпирал на уровне плеча. Огромный камень обрушился на ногу, калика нехорошо помянул Христа, Пречистую и ее рыцаря, что сидит, жрет да хлебалом щелкает, вместо того, чтобы помочь по-христиански, ведь лакать будет по-рыцарски — в три глотки...

Он пробовал сунуться снова, Томас заорал предостерегающе:

— Бочка разломится!

От его страшного крика со стен попадали факелы, а у воина, что мужественно торчал в дверном проеме, снесло шлем. Калика нехотя опустил бочку на раскатившиеся глыбы, снова перебрал всю возможную родословную Пречистой, со своими вставками — язычник, гореть ему в адовом огне! — с ревом обрушил почти всю стену, обхватил бочку и перенес к столу. Глыбы тяжелого камня раскатились по всему залу, одну донесло до самого стола, и Томас с удовольствием поставил на нее ногу и уперся локтем в колено.

Олег бережно опустил бочку возле стола, легким ударом вышиб дно. Одуряющий запах шибанул в ноздри. Томас охнул, жадно ухватил ковш побольше. Лицо Бурлана стало обреченным. Олег, глядя на хозяина, кивнул:

— Что делать, я не люблю кипрского. Добрался, попробовал... Нет, думаю. С детства любил сладкое. Церковный кагор в самый раз! Отправился за ним, но где-то сбился с дороги... Надеюсь, вам не очень нужны были те картины, что украдены из Иерусалима? Они испортились, когда на них рухнули мраморные статуи, украденные в Месопотамии или в Вавилоне... Они бы не рухнули, но я поскользнулся на потеках драгоценного розового масла, когда нечаянно зацепил те бочки, сослепу приняв их за орнамент на стене...

Томас пил много и с удовольствием. В голове была странная легкость, пустота. Звуки становились то громче, то тише. Даже зал вроде бы то сужался, то расширялся, а факелы то бледнели, то вспыхивали так ярко, что глаза жмурились сами собой. Протянул руку к мясу, но пальцы вытянулись на несколько саженей, а блюдо оказалось вовсе на другом конце стола. Он пьяно захохотал, схватил большой кусок, едва не выронил, поймал на лету, с ревом вонзил зубы.

В зале остались три воина. Они теснились в дверях, готовые в любой момент удрать. Когда Томас уронил мясо, переглянулись, один попятился и потихоньку побежал вниз по ступенькам. Если эти двое напьются, то разнесут замок, как собачью будку. То ли стены из песка, то ли эта пара пришла из ада за душой хозяина?

Олег пожирал мясо, запивал вином, зачерпывая ковшиком. Бурлан мелко дрожал, не решаясь встать из-за стола. Он знаками показывал слугам почаще подавать на стол, паломники поглощали горы рябчиков, оленьи окорока, говяжьи вырезки, запивали водопадами вина. Томас раскраснелся, щеки лоснились, глаза блуждали. Он внезапно заорал диким голосом походную песню о Ронсевальском ущелье. Посуда затряслась, с потолка посыпалась крупная пыль с мелкими камешками, а третья стена сухо треснула — от изогнутого свода и до пола пролегла извилистая трещина.

Томас сделал Бурлану подбадривающий знак, и тот запел дрожащим голосом, похожим на блеянье старого козла. Томас нахмурился, он помнил голос Бурлана другим, не издевается ли над ним хозяин, не передразнивает ли гостей, что просто недопустимо для любого европейца, даже не просвещенного, а уж для цивилизованного, коими являются благородные рыцари войска Христова...

В дверном проеме остался один воин, да и тот пятился, пугливо задирал голову, глядя на потрескивающий потолок. Томас на миг умолк, набирая в грудь воздуха, из коридора донесся топот убегающих ног. Томас с жаром в сердце запел о последней битве Роланда, когда он разил сарацин любимым мечом, пощады от них не желая. Поперек трещины пролегла еще одна — пошире. Посыпались камешки. Олег похлопал Томаса по плечу, указал на трещину, поднялся:

— Спасибо, хозяин за прием. Это по-нашенски! Все для гостей. Но пора и честь знать. Сэр Томас, забирай чашу, пора в путь.

Бледный Бурлан кое-как вздел себя на ватных ногах. Доспехи на нем звенели как посуда в телеге, когда конь несется вскачь по лесной дороге через пни и колоды. Томас провозгласил упрямо:

— А я желаю гулять!.. Умереть, так захлебнувшись в бочке с вином!

Он звучно икнул, поспешно зачерпнул вина, осушил. Олег похлопал по плечу, сказал предостерегающе:

— Сэр Томас! Прошлый раз, когда мы гуляли, весь город разрушили... Нехорошо!

— И здесь... ик... раз-р-р-рушим...

Ковшик в его руке смялся как листок лопуха. Он отшвырнул негодующе, полапал не глядя по столу, нащупал блюдо, где совсем недавно лежал жареный кабанчик.