Артания

За спиной послышались шаги. Не оборачиваясь, узнал Барвинка. Тот почтительно встал рядом, смотрел с краешку, стараясь понять, что заинтересовало тцара.

– Да, – сказал Тулей, – он герой… Если бы только не сочинял эти песни, на нем вообще бы ни единого пятнышка! Барвник, не глядя на тцара, покачал головой.

– Да, все мы знаем, что легче и непрочнее песни ничего на свете нет… И что песни – самое нелепое занятие для мужчины. Тем более для такого, который может держать в руках меч или топор… Дела мужчин – строить замки, создавать государства, завоевывать и покорять народы…

Тулей кивал, принимая мудрые слова старого мага. Но Барвник неожиданно закончил:

– Все же опыт меня научил… а также мудрость старых книг, что со временем рассыплются в прах замки, государства, забудутся имена правителей, даже некогда грозных народов… а вот песни… песни почему-то останутся.

Тулей нахмурился, засопел, но Барвник не отрывал взгляда от артанина далеко внизу, и Тулей смолчал.

Конь Придона нетерпеливо стучал копытом, уже оседланный, двое слуг привязывали седельные мешки на заводного коня. Снова появился Черево, суетился, распоряжался неумело и крикливо, но от Придона держался с другой стороны коня. Придон видел только толстые ноги в сапогах из неприлично мягкой кожи.

– Ладно, – сказал он громко, – Черево, не прячься. Я не знаю, что тебя так… но ты не совсем уж и предатель. Другие куявы куда хуже.

Черево вышел из-за коня, отряхивая руки, словно лично затягивал ремни. А может, и затягивал, чтобы хоть что-то сделать полезное для человека, которого готовился убить.

– Да что там, – буркнул он. – Я же не отказываюсь. Да, я прилетел на драконе с этими ребятами, чтобы убить тебя и других. И почти преуспел, разве не так?

Придон сказал со злым интересом:

– А что помешало?

– Снежная буря, – ответил Черево. – Снежная буря продержала нас двое суток в той проклятой пещере. До сих пор вздрагиваю! А за эти двое суток наслушался твоего бреда. Ну, весь этот лепет о несравненной и божественной… Насмотрелся на твои слезы. Двое суток некуда было деться, я слушал и смотрел. Пока меня всего не…

– Не выблевало? Черево слабо улыбнулся.

– Нет, пока сквозь толстую шкуру ороговевшего сердца не проклюнулось одно воспоминание. Понимаешь ли, хоть как любовь ни редка и божественна… ибо это в самом деле бесценный дар богов, но… все это брехня, что любовь посещает только избранных. Даже – Избранных! Мол, для этого надо быть не то героями, не то вовсе потомками дэвов… Брехня это, Придон. Брехня. На самом же деле в жизни каждого мужчины, да-да, каждого, даже самого что ни есть простолюдина или нищего, бывает момент, когда ему стоит только протянуть руку… и взять этот дар!

Придон набычился, смотрел с подозрением. Черево, эта толстая жирная, самодовольная скотина, да чтоб мог даже говорить такое? Опять плетет какие-то козни?

– И что, – спросил он неверяще, – у тебя что… тоже такое было?

Черево помолчал, буркнул:

– Ты о чем?..

– Ну, сам понимаешь.

– Если о любви, то не было. А возможность… возможность была. Но я сам, трус проклятый… Да что я? Все мы так… ну, трусим. Даже те, кто не трусит на поле боя, в таких делах трусят. Почти все мужчины, за редчайшим исключением, трусовато избегают этого огня. Я уже знал по песням, легендам, пересказам о героях, что любовь всегда доставляет муки и почти всегда ведет к гибели. Даже к ранней гибели!.. И тебя приведет, Придон. А я был не по годам зрел и рассудителен. Не зря же теперь у меня такой высокий пост! Словом, я… не стал протягивать руку.

Придон подумал, кивнул с важностью. Недоставало еще, чтобы и эта жирная свинья оказалась в благородной армии любящих.

– Ты правильно поступил, – сказал он. – Зато теперь богат и знатен.

– Да, – согласился Черево трезвым, очень трезвым голосом, – да. Я богат и знатен. У меня собственный дворец, куча слуг, наложниц. Но я долго не мог забыть, что я бы мог… мог!

В голосе этого знатнейшего и могущественнейшего бера звучала такая горечь, что Придон спросил с неловкостью:

– А кто она? Она тебя любила? Черево отшатнулся.

– Любила? Нет, конечно. Она не замечала. Более того, никогда бы не заметила! А если бы я сказал ей о своей любви, только насмеялась бы жестоко.

Придон тряхнул головой. С силой потер щеки ладонями, лоб.

– Погоди, я ничего не понял. Так о чем ты жалеешь? Черево молчал долго, наконец сказал тихо: