Князь Владимир

Он вывернул ей руку, она вскрикнула от боли. Кинжал упал на пол. Владимир пинком отправил его под стол.

– Я могу не сказать, что пыталась тебя убить, – прошептала она.

Он засмеялся:

– Тем лучше. Выходит, я заставил гордую Рогнедь солгать, как простую рабыню.

Горькие слезы закипели в ее голубых глазах.

– Да… я скажу, что пыталась тебя убить.

Появился неслышно тихий человек, забрал кинжал и так же неслышно исчез.

– Умрешь на рассвете, – сказал он, глядя ей в глаза. – Умрешь не как княжна, а как тать и головница. Но сперва по праву войны я отдам тебя воинам на потеху.

Слезы бежали по ее мертвенно-бледному лицу. Владимир раздвинул в жесткой усмешке губы:

– Там в десятке Дубоголова есть такой страшила… Бр-р-р! А у Выпника в отряде какие-то больные, покрытые коростой и язвами… К ним ни одна баба ни за какие деньги… тебе обрадуются, уж они-то свою скопившуюся похоть утолят!

Она прошептала, глотая слезы:

– Зачем… Зачем ты мне все это говоришь?

Голос новгородского князя был тяжелым и острым, как его меч:

– Ты разуешь меня. Ты разуешь меня как самая последняя челядница, как слуга челядницы. Ты разуешь меня и поцелуешь мои сапоги! В этом случае ты умрешь на рассвете как княжна. И будешь похоронена с отцом и братьями.

Рогнеда часто дышала, высокая грудь ее часто вздымалась. Щеки начали розоветь, покрылись внезапным румянцем. Даже кровоподтек на лице почти скрылся под густой краской, залившей лицо. Затем кровь отхлынула, оставив смертельную бледность. Княжна походила на оживший труп.

Очень медленно опустилась перед ним на колени. От его сапог шел неприятный запах. Ее руки потянулись к его ногам. Владимир сел на ложе, смотрел на покорно склоненный затылок, на золотую косу, что покорно легла на пол.

Ее дрожащие пальцы коснулись его сапог. Запах стал сильнее, она наконец поняла, что новгородец, рассчитав все наперед, нарочито прошелся по навозу.

На рассвете Тавр осторожно заглянул в покои Рогволода. Новгородский князь мог еще спать, небо только заалело, солнышко еще не вылезло из норы. К его удивлению, Владимир сидел за столом, перед ним была расстелена все та же карта.

С лавки свесилась до пола его рубашка, сапоги стояли рядом. Владимир почесывал волосатую грудь, что-то бурчал под нос. Рядом с ним стояла большая чашка с горячей кавой, на краю стола желтел ломоть пшеничного хлеба.

Тавр бросил быстрый взгляд на ложе. Там под цветным одеялом скорчилась маленькая фигурка. Золотые волосы полоцкой княжны были распущены, разметались по подушке, закрывали ее лицо.

Владимир повернул голову:

– Дружина еще гуляет?

– Как всегда в таких случаях.

– Довольно, – велел он жестко. – Старые обычаи надо ломать. Потешились вчера день и эту ночь – хватит. Теперь это город наш, зорить его негоже. Головников карать на горло. Хоть чужих, хоть своих.

Тавр смотрел пытливо:

– Думаешь, получится?

– Уже получилось. С Рогволодом покончено, род его поганый уничтожен. Это теперь наша земля, наши люди. Никакого Полоцкого княжества! Даже зависимого от Руси. Теперь это часть Руси. Я здесь оставлю наместника. Велю искоренять даже дух независимости, а всяких крикунов карать сразу на месте! Без суда.

– Круто берешь, княже.

Владимир скривился:

– Старые обычаи надо ломать. Мне легче! Я повидал мир, где живут иначе.

На ложе зашевелилась бледная девушка. У Тавра защемило сердце. Она была сказочно прекрасна: золотые распущенные волосы, что закрывают все ложе, огромные голубые глаза, нежное лицо… Жестокое сердце у князя, вон синяки от его немилосердных рук!

Владимир перехватил его взгляд, усмехнулся.

– Останется здесь, – сказал он небрежно. – Не как княжна полоцкая, а как одна из моих наложниц. Нет, пусть даже как жена. Если понесет с этой ночи, она уж постаралась, ха-ха… то ребенок будет высокорожденным, не в пример мне. А ты собирай малую дружину! После обеда в путь.

Тавр вышел, с изумлением и, как Рогнеде показалось, с укоризной смерив ее взглядом. Владимир быстро оделся, обулся сам, подпоясался широким поясом, с бренчащими кольцами для короткого меча и ножа.

Рогнеда не сводила с него глаз:

– Ты… решил оставить меня жить?

– А почему нет? Я уже свел с тобой счеты. Ты расплатилась с лихвой.

– Но… я сама не хочу жить больше.

Он пожал плечами:

– Никто не неволит. Но, как ни злобись на меня, скажи, что не так, как бывает всегда на войне? Да и братьев я твоих убил не подло из-за угла, а в сражении. Даже отца твоего сразил в честном поединке, хотя мог бы не рисковать. Город уже пал… Но ты не можешь этого понять, потому что это не твой отец и твои братья насиловали других, убивали и жгли, а убивали их самих!