Князь Владимир

– А где Анна? – спросил он густым сильным голосом.

С высоты мостика раздался ясный чистый голос:

– Я слушаю тебя… Господи! Это… это Войдан?

Войдан повернулся, широко раскинул руки:

– Я, мое солнышко!

Анна сбежала по ступенькам, с разбега бросилась ему на грудь. Ее плечи тряслись, но чувствовала такое облегчение, какого не испытывала с раннего детства.

– Войдан! Милый! Как ты здесь очутился?

Войдан по-отечески гладил ее по голове, как бывало в те времена, когда совсем маленькую подсаживал в носилки, в повозку базилевса:

– Известно как… Приехал встречать тебя. Я продолжаю служить тебе, моя принцесса!

– Войдан! – Она снова прижалась к нему, ухватилась за ремни на его груди. – Как хорошо… Ты меня не оставишь?

Он весело расхохотался:

– Ни за что на свете!

– А… повелитель Руси?

– Он меня убьет, если я тебя оставлю.

Глава 43

Анна с трепетом смотрела на приближающуюся громаду башен и крепостных стен Херсонеса.

Приблизились лодки, на веслах сидели русы. Гребли мощно, весело, глаза были разбойничьи. Она со страхом смотрела на эти чисто выбритые по языческой моде лица. Бородатые лица попадались крайне редко, ей шепнули, что это и есть либо христиане, либо иудеи, либо магометане. Правда, многие воины ислама тоже были с голыми подбородками.

Дромон остановился, проскрипев днищем по песчаному дну. Одна лодка шла быстрее других, гребцы гребли весело, что-то кричали сильными голосами. Все были в кольчугах, похожие на больших, блестящих на солнце рыб. На головах блестели остроконечные шлемы. Голые до локтей мускулистые руки дружно рвали весла.

С борта бросили веревку, но воин с носа корабля, оставив весло, прыгнул, как большой хищный кот, ухватился за борт и в один мах оказался на палубе.

Он был высок и черноволос, как грек, на бритой голове ветер трепал клок черных как смоль волос. Чисто выбритый подбородок отливал синевой. Глаза его смеялись.

Анна замерла, прижала кулачки к груди. Сколько раз во сне она видела эти дерзкие глаза, суровые складки у рта, смеющиеся губы! И вот он прибыл увидеть, как ее продают великому князю Руси…

Она увидела в его глазах и лице жадность и боль. Он жаждал ее все эти годы страстно, неистово, он страдал, и никакой накал в письмах не мог передать того жара, что полыхает в его сердце, это видно по его лицу… Он и сейчас жаждет ее по-варварски, а это значит – неистово, не зная удержу, не желая знать никаких препятствий…

Она первая нарушила торжественное молчание:

– Ты прибыл, чтобы отвезти меня великому князю… ныне императору Руси?

Он смотрел неотрывно в ее лицо, и казалось, его душа унеслась далеко. От ее негромкого голоса даже вздрогнул:

– Что? Ах да, я для этого и прибыл.

Он покосился на Войдана, что стоял с каменным лицом. В его темных глазах промелькнуло странное выражение.

– А ты еще не стал христианином? – спросила она.

Ее бывший ипаспист развел руками:

– Да хоть чертом стану, только вели!

Она медленно наклонила голову. Его отчаяние, скрытое за удалым бесшабашием, понимала.

– Ничего… Тебя утешат твои жены. Я уверена, что у такого отважного воина много жен и еще больше наложниц.

Против желания она сама уловила в своем голосе ревнивую нотку. А воин все так же с веселым отчаянием махнул рукой:

– Я их всех отпустил! Теперь я одинок. И некому встать со мной рядом.

За спиной Анны начали тревожно переговариваться. Один наклонился к Войдану, что-то шепнул на ухо. Тот кивнул, взглянул на встречающего витязя:

– Что велит великий князь?

Витязь развел руками:

– Ему не терпится увидеть Анну во дворце. Посему он желает, чтобы ее привезли к нему немедля.

Войдан все еще не спускал с него глаз. В них заблистала насмешка.

– А торжественный прием?

– Потом. Сумеешь передать ее мне в лодку? А ее свита пусть либо дожидается, когда их отнесут на носилках, либо едут на наших лодьях.

Войдан кивнул:

– Я готов. Но согласятся ли отпустить принцессу с тобой…

– Со слабыми не считаются, – ответил витязь мстительно.

Он прыгнул через борт, а из лодки протянул руки. Войдан неожиданно подхватил Анну на руки, шепнул, чтобы ничего не страшилась, передал в требовательно протянутые руки раньше, чем свита испуганно завизжала, кинулась останавливать.

Анна замерла в могучих руках. Ей хотелось, чтобы это мгновение никогда не кончалось. Его руки были сильные и твердые, как корни дуба, от кожи пахло солнцем и морем. Он держал ее как пушинку, уже и лодья отодвинулась от дромона, а он все держал, и лишь когда тревожно завозилась в его объятиях, нехотя опустил на дощатую палубу.