Князь Владимир

– Ты прямо зришь, – сказал Владимир с неловкостью, – о чем я думаю. Ведунья?

– Так кличут мою маму, – ответила девушка, голос ее почему-то дрогнул. – Она и выхаживала. А я только так… помогала.

Владимир сказал искренне:

– Без тебя бы я не выбрался. Олаф, когда сможем ехать?

– Хошь выйти? – предложил Олаф. – Я отобрал нам четырех коней. Два под седла, два в запас. Остальных пригнал сюда, пусть продадут или еще что. Денег у нас маловато, а заплатить чем-то да надо. Ну, конечно, я вывернул их карманы, пошарил в калиточках… Путь у нас долог, даже серебряная монетка пригодится. А коней тут либо продадут, либо еще что. Не кони – звери!

Днем его поили и кормили в постели, нежные, но сильные руки меняли повязки, разминали стонущие мышцы. Но молодая кровь яро заживляла раны, ссадины покрылись коркой на глазах, и уже на следующую ночь дочь ведуньи осталась согреть его постель своим телом.

Олаф от безделья истыкал стрелами стену сарая. Еще больше стрел ушло мимо, у этих славян не сараи, а собачьи будки, пальцы покрылись кровавой коркой, даже несмотря на рукавичку из бычьей кожи.

На третий день Владимир взобрался на коня. Голова кружилась, но он чувствовал, что сможет продержаться в седле с десяток верст.

Дочь ведуньи стояла на крыльце.

– Все-таки уезжаешь?

– Надо, – ответил он, проклиная свою слабость.

В ее глазах блеснули слезы. Подбородок задрожал, но она попробовала улыбнуться:

– Тогда езжай. Но если вдруг захочешь вернуться… не раздумывай!

Он подъехал к воротам. Она сбежала с крыльца, открыла тяжелые створки.

– Прощай.

– Прощай, – ответила она тихо. Внезапно обняла коня за шею, поцеловала в бархатные ноздри и сказала жалобно: – Если он вздумает вернуться, ты, пожалуйста, скачи как ветер! Тебе до конца жизни будет отборное зерно и ключевая вода.

Олаф щадил друга, конь под ним шел ровным шагом. Владимир стискивал зубы, каждый толчок отдавался болью, но уже к полудню то ли тело от усталости перестало чувствовать, то ли выздоравливал очень быстро.

У Олафа в седельном мешке отыскались две ковриги хлеба, головка сыра, копченое мясо, сушеная рыба. Перекусили, дали коням отдых, и снова степь поплыла под ними, а потом и понеслась вскачь.

Владимир внезапно вспомнил:

– Варяжко где закопали?

– Ваши боги знают, – отмахнулся Олаф. – Те два олуха унесли! Все-таки их ярл.

– А старая ведунья где? – поинтересовался Владимир. – Я ни разу ее не видел. Как и вторую дочку.

Олаф на скаку весело крикнул:

– Да и я бы не отказался увидеть… вторую дочку! Как хоть звали твою красавицу?

– Не знаю.

– Не знаешь? – удивился Олаф. – Это только у вас на Руси можно вот так, даже не спросив имени. У нас принято называться сразу.

Владимир долго скакал молча. Олаф видел, как друг хмурится, на лбу двигаются морщинки. Глаза были устремлены в одну точку где-то между конскими ушами. Наконец Владимир сказал неожиданно:

– Все-таки надо было увидеть его могилу.

– Зачем? – удивился Олаф. – Чтобы наплевать? Или сплясать сверху?

– Нет. Просто Варяжко… Его мало убить. Его нужно еще и закопать. Поглубже!

Еще через два дня он подстрелил зайца. Олаф пришел в восторг, а когда Владимир на следующий день сумел одной стрелой сразить молодого подсвинка, он сам ощутил в себе достаточно сил, чтобы не слезать с коня хоть сутки.

Олаф учился на скаку метать дротик, пересаживаться с коня на коня, даже пробовал бросать волосяную петлю. Степь перед ними тянулась бескрайняя, одинаковая, и если бы не яркое солнце днем, а ночью звезды, всю жизнь могли бы блуждать по ее просторам.

Однажды Олаф попал стрелой в большую толстую птицу. Она пыталась убежать, волоча стрелу, он догнал на коне и добил дротиком. Вечером, когда остановились на ночь, он сам ощипал, потрошил, разделал, донельзя гордый первой добычей. Не просто попал из лука, а стрелял с седла!

Владимир лежал у костра, взор блуждал по звездному небу. В груди расплывалась как легкий туман непонятная тоска.

– Какая страна, – сказал Олаф с восторгом. – Мы едем уже десятый день, а еще не встретили ни души! Только высокая сочная трава, синее небо над головой и бесконечная даль. Да еще белеют кости больших зверей, с которых мелкое содрало мясо… Мы сидим у костра, а над нами миллионы костров в черном небе, и когда наш костер догорает, волки подбираются совсем близко, и я слышу, как разговаривают о нас. И понимаю, что жалуются луне на свою волчью жизнь. Я люблю эту ночь, наших коней, что подходят к костру и внимательно смотрят на нас, словно хотят сказать что-то важное. Им одиноко в ночи, они в этой дикой земле тоже люди… или мы – кони.