Басилевс

Стараниями Оронта след Митридата был обнаружен в Нимфее. Каким образом царевич попал туда, это так и осталось загадкой. Заместителю начальника царского следствия удалось найти и лохага, командовавшего охраной на судне купца Евтиха и запомнившего двух странных пассажиров, скрывавших под одеждами воинское облачение. Они пользовались особым покровительством Евтиха, что и не преминул подметить не в меру любопытный и хитрый лохаг – его мать была киликийкой из древнего разбойничьего рода, а в жилых отца, рыночного надсмотрщика, текла персидская кровь. Эти воспоминания обошлись Оронту в немалую сумму, мало того, он едва ноги унес подобру-поздорову от дружков лохага, польстившихся на кошелек одного из самых доверенных подручных Авла Порция; но это все были мелочи, недостойные внимания. Выяснилось, наконец, главное – Митридат скрывается в Таврике. Но где именно? Судно нимфейского купца причалило в Пантикапее, и оттуда римский агент решил начать поиски заклятого врага Рима, ибо в Понте назревала великая смута, и имя Митридата Диониса служило ей путеводной звездой. Только голова беглого царевича, водруженная на агоре Синопы, могла заткнуть рот римским недоброжелателям Авла Порция и остудить пыл персидской знати, бряцающей оружием в понтийских провинциях…

Мысли римского агента оборвал стук в дверь опочивальни, служившей ему одновременно и кабинетом. Авла Порция приютил один из пантикапейских пританов[300] – общественные здания, пусть и богато обставленные, но все же по своей сути ночлежки, римлянин терпеть не мог. В них в любое время года царил запах плесени и чужого пота, перебить который не могли ни душистые смолы в курильницах, ни ароматные, долголетней выдержки, вина.

– Ты заставляешь себя ждать, – недовольно молвил Туберон, обращаясь к появившемуся на пороге человеку в удобной для путешествия одежде варваров: узкие кожаные штаны, заправленные в невысокие сапожки, кафтан с меховым подбоем и короткий грубошерстный плащ.

– Дела… – независимо бросил вошедший и, не дожидаясь приглашения, уселся на дубовый дифр.

Трудно было признать в совершенно неприметном с виду мужчине, в своих одеяниях смахивавшего на одного из небогатых, но пронырливых купцов неизвестно какого роду-племени, заполнивших эти окраины Ойкумены, заместителя начальника следствия Понтийского царства, всемогущего, вездесущего и жестокого Оронта. Прожитые годы наложили на его лицо частую сеть морщин, настолько мелких, что казалось, будто темную, выдубленную ветрами странствий кожу поцарапали воробьиные лапки. Нос еще больше загнулся к верхней губе, и оттого профиль Оронта был воплощением уныния и покорности, что нередко вводило в заблуждение его самых проницательных противников. И только внимательный и опытный физиономист мог заметить, как под шелушащейся личиной трепещут тонкие жилки, выдающие злобную страстность натуры, а бегающие, всегда опущенные глаза временами проясняются, и тогда в них распахивается бездна Тартара, наполненная непостижимыми для обычного человека ужасами.

– Что нового? – с нетерпением поинтересовался Туберон у своего подручного, расслабленно откинувшегося на спинку дифра и прикрывшего веки.

– Все то же… – негромко ответил Оронт, не меняя позы. – Я устал шляться по харчевням и поить вином здешних прожигателей жизни. Никто ничего не видел и не знает. Что, впрочем, и не мудрено: днем они отсыпаются после ночных попоек, а вечерами торопятся залить похмельный огонь в желудке. Поэтому смотреть по сторонам им недосуг да и незачем, – он злобно оскалил крупные зубы. – Такие же твари, как и у нас в Понте.

– А как насчет акрополя?

– Туда может проскользнуть разве что уж. Охрана состоит в основном из варваров, а с ними разговор короток: чуть что не так, сразу достают стрелы из колчанов. Дикари…

– Нужно завести знакомство с кем-либо из придворных, – хмуро посоветовал разочарованый Авл Порций.

– Ты уже забыл, как тебя принимал Перисад? – насмешливо посмотрел на него Оронт. – Увы, мой господин, здесь не Понт, и римляне в Таврике не в чести.

Нет, Туберон не забыл; он обладал удивительно мстительной натурой. Тот, кто когда-либо обидел Авла Порция – вольно или невольно, не имело значения, – мог заказывать себе эпитафию; Туберон никогда, никому и ничего не прощал, и, держа такие случаи в уголках своей незаурядной памяти, время от времени доставлял себе огромное удовольствие, отправляя того или иного обидчика в Эреб. Можно только представить, как удивился бы несчастный, узнав, что причиной его безвременной, иногда страшной кончины послужило всего лишь неосмотрительно оброненное слово или фраза, оскорбившие внешне невозмутимого и предупредительного римлянина. Впрочем, кое-кому сподобилось узнать, но слишком поздно – когда раскаленные клещи палача уже рвали живое тело.