Придон

Подошли от ближайшего костра Щецин, Аснерд, Прий. Прий вообще покачивался, словно пьяный, рот до ушей, глаза хмельные. Прокричал ликующе:

– Я знал, что куявы богаты! Но не настолько же…

Щецин сказал за его спиной потрясенно:

– Это даже не богатство! Это даже…

Он запнулся, Прий подсказал гордо:

– Сокровища!

– Это даже не сокровища, – огрызнулся Щецин. – Сокровище – это когда отроешь зарытый кувшин с десятком серебряных монет! Большое сокровище – если монеты золотые. И просто несметное, если монет до горлышка. А здесь… здесь вообще голова кругом! Вон только на этом майдане полсотни сундуков с такими золотыми вещицами, что само золото – тьфу, настолько все искусно сделано! Придон, мы это сделали!.. Ты это сделал.

– Мы, – поправил его Придон. – Мы. Артане.

Сердце стучало громко и мощно. Грудь едва не лопалась, распираемая изнутри раскаленным валуном, что все рос в размерах.

Он посмотрел на чашу, с размаху бросил ее о каменную стену. С тончайшим звоном мелкие осколки алмазов разлетелись, блеснув на солнце, как льдинки. Рубины покатились под копыта коня, как застывшие капли крови.

– Мы, – повторил он, – артане.

Следующая куча общей добычи оказалась еще выше. В основном сундуки и ларцы. Замки сбиты, некоторые ларцы, которые забросили наверх, постепенно сдвигаясь, перевернулись, и, когда Придон подъехал, куча блестела, осыпанная золотыми монетами дивной чеканки, жемчугом, рубинами, яхонтами, кольцами и перстнями искуснейшей работы, брошками, заколками, изящными палочками из рога единорога для чесания спины.

Заходящее солнце бросало кровавые лучи на сокровища, и самоцветы вспыхивали прекрасным зловещим огнем. Утром они заблестят чистым и радостным огнем невинности, но сейчас они само неистовство, гнев, пожары, пролитая кровь, победные крики и плач покоренных.

Таких куч оказалось несколько, никто их не охранял, но местные страшились подойти близко, а сами артане были слишком хмельны победой, раздувались от гордости, чтобы кто-то из них подобрал хоть камешек.

Но это сегодня, подумал Придон неожиданно трезво. А завтра-послезавтра уж начнут набивать карманы. И зашивать золотые монеты и кольца в седла. А когда появляется богатая добыча, то возникает мысль, что ее надо сберечь…

Он не понял, почему на душе сразу стало гадко, словно нечаянно проглотил старую больную лягушку. Но гадко стало, он сразу ощутил, что устал, что плечо ноет от страшного удара палицей местного великана.

С дальней площади доносился рев молодых сильных голосов. Артане пели боевую походную песню о славном витязе Кармалюте, о его верном коне и очень красивой, конечно же, потому и неверной, беспутной жене. Придон прислушался, быстро взглянул на Прия. Брови военачальника сошлись на переносице, глаза поблескивали. Он не выглядел встревоженным, ноздри широкого носа часто подергивались.

Придон не выдержал первым:

– Что-то чуешь?

– Я думаю, – сказал Прий быстро, – что это чернь перепилась.

– Да?

– Рядом подвалы богатого бера, – сказал Прий еще торопливее. – Пока выкатывали, пару бочек эта пьянь разбила!

– Да, – повторил Придон, – конечно… Но что-то мне это ликование перестало нравиться.

Только Щецин выглядел невозмутимым, лицо раскраснелось, широкий рот стал еще шире в довольной улыбке.

– Это недолго, – сообщил он. – Молодая кровь играет. Завтра они снова будут жаждать подвигов. Уже утром будут на конях и потрясать топорами!

Придон кивнул:

– Надеюсь.

Глава 24

Пир продолжался трое суток, и с каждым часом веселье нарастало. Костры горели на площадях, но уже на второй день артан у костров стало меньше, а на третий осталась едва ли треть. Зато в домах день и ночь полыхали все светильники, оттуда слышались удалые песни, раздавался женский визг, уже без страха, в окнах мелькали силуэты. И то, как они мелькали, не нравилось даже Аснерду, а Придон приходил в бешенство.

Вяземайт хмурился, глубокие морщины избороздили лицо.

– Мы оказались не готовы, – признался он.

Аснерд огрызнулся:

– Мы готовы сразиться даже с богами!

– Но не с искушением, – сказал Вяземайт.

– Искушением?

Вяземайт сделал широкий жест рукой. У костров коротали время уже одиночки, редко по два-три человека. В основном это были немолодые суровые воины с шрамами на теле, немногословные, медленные в движениях. В их взглядах, что бросали на окна, была откровенная насмешка, а то и презрение.