Обреченный убивать

Пулькерия,[79] куда затащил меня Эрнесто, была построена в начале века. Она именовалась рестораном, но если бы кто-нибудь решил появиться здесь в смокинге, боюсь, его неправильно бы поняли.

И тем не менее, несмотря на почтенный возраст и весьма подозрительного вида публику, в "Эмбире" было на удивление уютно, патриархально-чинно и прохладно. Что в странах с жарким тропическим климатом являлось несомненным достоинством.

"Эмбира"[80] полностью оправдывала свое название.

Вся ее внутренняя отделка была выполнена из ценных сортов дерева, притом отменными мастерамирезчиками, каких теперь днем с огнем не сыщешь. Стены и пол украшали плетенные из веревок циновки, коврики, макраме.

Стол, за которым мы сидели, был изготовлен из гонсалоалвеса,[81] и тонкий фисташковый запах приятно ласкал ноздри, вызывая зверский аппетит.

– Принеси для начала пачку "Министран",[82] кашасу[83] и на закуску жареных арату,[84] – приказал Эрнесто официанту, улыбчивому фуло[85] ростом под два метра. – И не забудь "Маншете"![86] – прокричал он ему вдогонку.

Я щелкал как семечки удивительно вкусных арату, Эрнесто – потягивал на чем-то настоянную кашасу, курил сигареты и листал еженедельник, а официант и повара трудились в поте лица, выполняя наш заказ.

Примерно через полчаса на столе уже исходила паром мокека[87] с желтой маниоковой кашей, отсвечивали прозрачным янтарем устрицы, приправленные салжемой,[88] стояли чашки с протертыми суруру,[89] разнообразными соусами, кажу[90] в сиропе и, наконец, словно бальзам на мое русское сердце, великолепные шурраскиньо,[91] так похожие на наш (ну ладно, грузинский!) шашлык.

– Для полного счастья нам не хватает лишь парочки красоток с вот такими, – выразительным жестом Эрнесто нарисовал в воздухе авоську, наполненную двумя астраханскими арбузами, – причальными тумбами.

– Домой хочу… – неожиданно вырвалось у меня совершенно не в унисон с его благодушным настроением.

– Счастливый ты, парень. – Эрнесто хмуро улыбнулся. – У тебя есть к чему стремиться. Дом, семья…

– Да уж – счастливый…

– Ладно, извини, если ляпнул невпопад. Это я от зависти. Уж мне-то личного счастья не видать как своих ушей.

– Почему?

– Поздно, брат, поздно. Ты вот успел… а я по борделям свою мужскую силу посеял. Нет, нет, не подумай, что я импотент! Пока все в норме. Не про то речь. А, да ты и сам понимаешь, что я имею ввиду! Конченый я человек – и все тут. С того крюка, на котором я сижу, путь только один… и не мне решать, как жить дальше. Я пустышка, выжатый лимон. Единственная радость в жизни – деньги. И то не хватает сообразительности, как с толком их потратить и на что.

– Оставь надежду всяк сюда входящий…

– Извини – не понял… А, ну да, дошло. Знал бы раньше… Что теперь об этом толковать. К черту! Все к черту!

Эрнесто подозвал официанта-фуло и заказал еще кашасу и американского баночного пива.

– Деньги за нашу работу уже перевели на счета, – буднично сказал он, принимаясь за шурраскиньо. – Пиво – дрянь… – поморщился, отхлебнув из запотевшей банки глоток консервированной американской бурды. – Соус чересчур острый, – пожаловался Эрнесто, облизывая жирные пальцы. – А вообще – у нас с тобой сегодня прощальный вечер.

– Откуда знаешь? – вяло поинтересовался я, наблюдая за входом, – в "Эмбиру" ввалилась шумная компания во главе с мрачным метисом в черной рубахе.

– Земля слухами полнится, – невесело рассмеялся Эрнесто. – Жаль. Скажу откровенно – о таком, как ты, напарнике можно только мечтать. Это не комплимент, поверь. Я многих знавал…

Я промолчал. Мне было интересно с Эрнесто, но особых чувств к нему я не питал. Случайный попутчик на дороге, ведущей в никуда…

Веселая компашка разместилась рядом, заставив почему-то утратившего улыбку фуло сдвинуть два стола. Усевшись, метис неторопливо осмотрел зал и, увидев меня, о чем-то негромко спросил официанта.

Видимо, ответ подобострастно согнувшегося фуло его не удовлетворил, и он стал разглядывать меня, будто натуралист неведомую науке букашку, нечаянно попавшуюся в его сачок.

Я не стал устраивать поединок взглядов во избежание недоразумений и последовал примеру Эрнесто, отважно сражающегося с ароматным шурраскиньо. – Эй, гринго![92]