40  

– Дела-а… – Глеб не знал, что и думать.

Мамай! Это уже совсем попахивало чертовщиной.

– Вы не знаете его адрес? – спросил он тетку.

– Что ты, мил человек. Мы тут все чужие, посторонние. В гости друг к другу не ходим. Правда, иногда созваниваемся, если что-то нужно. Но у Мамая нет телефона.

– Сегодня его не было?

– Не было.

– А почему место никто не занял? Тут ведь торговцев столько, что яблоку негде упасть.

Тетка вмиг помрачнела.

– Занять его место никто не может, – сухо ответила она и отвернулась, давая Глебу понять, что разговор окончен.

Но он не отставал.

– Почему не может?

– Любопытному простофиле нос прищемили, – с осуждением сказала тетка. – Шел бы ты, парень, дальше. Покупателей отпугиваешь. Дамочка, дамочка, не проходите мимо! – заверещала она, будто ее резали. – Посмотрите, какая красивая вазочка! А запах какой! Сделана из можжевельника…

Тетка занялась покупательницей, и Глеб счел благоразумным оставить ее в покое. «И что теперь мне делать? – думал он в полной растерянности. – Где искать этого Мамая… чтоб его? А может, все это хрень собачья? Ну подумаешь, сны дурацкие снятся. Такое со мной уже случалось. Если не поможет камлание бабы Дуни, схожу в больничку, пусть мне пропишут что-нибудь успокоительное. А так я вполне здоров и работоспособен. И чего я всполошился?»

Так он успокаивал себя до самого дома. Но когда Глеб загнал машину в гараж, ему вдруг почудилось, что позади кто-то стоит. Он резко развернулся – и почувствовал, что волосы на голове встали дыбом. На него из темного угла смотрели два огромных светящихся глаза!

Глеб, не отводя взгляда от видения, беспомощно пошарил руками по капоту – словно хотел найти какое-нибудь оружие, а затем медленно начал отступать в глубь гаража. Голова вдруг опустела – как тыква, которую приготовили для Хэллоуина, а ноги стали ватными и плохо повиновались.

Неизвестно, что было бы дальше, но тут «глаза» погасли, и до Глеба наконец дошло, что они собой представляют. Нервно хохотнув, он подошел к полке, прибитой к стене в углу гаража, и набросил кусок ветоши на два старых подфарника. Происхождение свечения уже не представляло для него загадки: просто в гараж заглянул солнечный луч и осветил подфарники.

«Нет, точно пойду к врачам! – решил Глеб. – Совсем с нервами плохо стало. Это же надо – подфарников испугался! Пуганая ворона куста боится… Наговорила мне баба Дуня всякой ереси, теперь буду дрожать как заяц от малейшего шороха».

Закрыв гараж, Глеб вышел во двор – покурить. Но едва он достал сигареты, как где-то неподалеку завыл пес. Он выл так долго и так громко, что Глеб не выдержал, бросил недокуренную сигарету и, ругаясь, как сапожник, зашел в дом.

Напольные часы в гостиной пробили пять раз.

Глава 7

Беглецы

По лесной дороге ехала кибитка, запряженная тройкой лошадей. Ее можно было принять за ямщицкую, но позади трусила рысцой охрана, два панских гайдука, – сытые, хорошо кормленые молодцы в польских кафтанах.[50] С некоторых пор русские баре взяли за моду одевать своих слуг в иноземные наряды – кто в голландские, кто в немецкие, а кто и в польские, отличающиеся особой пышностью и богатой отделкой.

В кибитке сидел господин в полувоенном костюме иноземного покроя. Скорее всего, это был помещик средней руки, который удачно избежал военной государевой повинности; но, чтобы не выглядеть белой вороной среди своих соседей, он носил то, что предписывалось указом государя 1701 года.

Указ гласил: «Всем служилым и всяких чинов людям, и московским, и городовым жителям, и которые помещиков и вотчинниковы крестьяне приезжая, живут в Москве для промыслов, кроме духовного чину, священников, дьяконов и церковных причетников, и пашенных крестьян, носить платье немецкое верхняя саксонския и французския, а исподнее – камзолы, штаны, сапоги, башмаки и шапки – немецкие, и ездить на немецких седлах; а женскому полу всех чинов и детям носить платье, шапки и кунтыши, а исподния – бостроги, юпки и башмаки – немецкие же; а русского платья – черкесских кафтанов, тулупов, азямов, штанов, сапогов, башмаков и шапок – отнюдь никому не носить, на русских седлах не ездить, мастеровым людям не делать и в рядах не торговать».

На душе у помещика почему-то было неспокойно. Он все время понукал кучера, но дорога была в ухабинах, с глубокой колеей, пробитой колесами повозок в весеннюю пору, когда земля была сырая, поэтому лошади едва плелись.


  40  
×
×