Империя волков

Хна.

Красные линии на руках женщин-мусульманок проводили невидимую, но непреодолимую границу между ее парижским миром и далекой вселенной Земы Гокальп. Зема жила в мире пустынь и древних обычаев, где девочка с детства знает, кто станет ее мужем. Вселенная Земы – дикий, пугающий мир, обдуваемый сухими ветрами, где бегают хищники.

Матильда закрыла глаза.

Татуированные руки; коричневые узоры на мозолистых ладонях, вокруг смуглых запястий и сильных пальцев; каждый сантиметр кожи изукрашен; красная линия ни разу не прерывается: она стремится вперед, разворачивается, возвращается назад, превращаясь в круги и восьмерки; странная карта притягивает к себе взгляд, завораживает...

– Она уснула.

Матильда чуть не подскочила: перед ней стоял Акерманн. Халат болтался на его плечах, как белый флаг, лоб покрывали бисеринки пота. По телу Эрика то и дело пробегали судороги, руки-ноги дергались, но одновременно от него исходило ощущение надежности, под нервным тиком наркомана таилась уверенность знания.

– Как все прошло?

Он схватил сигареты и закурил, сделал глубокую затяжку, выдохнул дым и наконец ответил:

– Сначала я ввел ей флюмазенил – антидот валиума, после чего "стер" мое собственное "перепрограммирование", обработал все зоны Кислородом-15, то есть вернулся назад той же дорогой. – Он прочертил сигаретой вертикальную линию. – Я использовал те же слова и символы. Жаль, у меня больше нет фотографий и видеоматериалов Геймза, но я думаю, что основная работа выполнена. Сейчас все ее мысли путаются. Подлинные воспоминания будут постепенно возвращаться. Анна Геймз исчезнет, уступив место первой – настоящей – личности. Но не забудь, – он снова взмахнул сигаретой, – это чистой воды эксперимент!

"Законченный псих, – подумала Матильда, – ледяной и восторженный одновременно". Она уже хотела задать следующий вопрос, но ее словно током ударило, перед мысленным взором встало видение: снова хна. Линии на руках оживают; петли, жгуты, завитки сбегают вдоль вен, обвиваются вокруг пальцев, стекают к черным от пигмента ногтям...

– Сначала придется нелегко, – продолжил Акерманн, затягиваясь дымом. – Разные уровни сознания будут сталкиваться, моментами ей будет трудно различить, где правда, а где вымысел, но постепенно изначальная память возьмет вверх. Флюмазенил может спровоцировать судороги, но я ввел лекарство, чтобы облегчить побочное действие...

Матильда откинула назад волосы, подумав, что вид у нее, наверное, тот еще!

– А лица?

Она махнула рукой, отгоняя дым.

– Это тоже наладится. Ориентиры вернутся. Воспоминания прояснятся, реакции станут нормальными. Но не забудь, это совершенно новая область исследований...

Матильда заметила движение по другую сторону стекла и вернулась в рентгеновский кабинет. Анна сидела на столе, свесив ноги и опираясь на отведенные за спину руки.

– Как ты себя чувствуешь?

На бледных губах Анны блуждала улыбка.

Вошедший Акерманн выключил оборудование.

Анна бросила на него короткий взгляд. И в это мгновение Матильда поняла: перед ними другая женщина, серо-синие глаза улыбаются ей из глубины иного сознания.

– Есть сигаретка? – спросила она, не отвечая на вопрос. Ее голос звучал неуверенно – так, словно она только примеривалась к нему.

Матильда протянула ей пачку "Мальборо", проследив взглядом за хрупкой рукой Анны. Ей показалось, что на коже вновь проступили сделанные хной рисунки. Цветы, горные вершины, змеи, обвивающиеся вокруг сжатого кулака. Вокруг татуированного кулака, сжимающего автоматический пистолет...

Женщина с черной челкой прошептала, выдохнув колечко дыма:

– Я бы предпочла остаться Анной Геймз.

52

Железнодорожная станция в Фальмьере, в десяти километрах на восток от Реймса, стояла в чистом поле. Здание из песчаника, похожее на сарай, пойманное в ловушку между черным горизонтом и ночной тишиной. Под стеклянным козырьком входа раскачивался желтый фонарь, крыша была черепичной, а бело-голубые стены и деревянные ограждения придавали ему вид лакированной игрушки из набора детской железной дороги.

Матильда остановилась на стоянке.

Эрик Акерманн попросил отвезти его на вокзал. "На любой, дальше я разберусь".

Ни один из них не промолвил ни слова с тех пор, как они покинули больницу. Но молчание стало иным: ненависть, гнев, подозрительность исчезли, трое беглецов как будто стали сообщниками.