Изгой

Еще одна особенность демона — плотные кожистые крылья. Толстые, крепкие, но на таких не полетаешь, к тому же демон живет в глубинах земли, так что крылья у него, похоже, как у магов обязательный остроконечный колпак.

— Магия, — прорычал демон глухо. — Ну и что?.. Хороший удар лапой...

— В чем-то ты прав, — ответил Беркут задумчиво. — Хороший удар такой лапой, гм... Когда магия слабеет, силе возвращается ее место.

Демон прорычал:

— Только не я. А вот если бы твой враг пришел сюда... Ты же знаешь, я в этой пещере только потому, что она — часть нашего мира. Как ты этого добился, не знаю, но думаю, тебе это удалось нелегко.

— Нелегко, — согласился Беркут, — На это ушла половина моей жизни. И этот каменный блок, в котором являешься, увы, по свету за собой не потаскаешь... Ладно, давай посмотрим за нашим противником.

— Показать, где он сейчас?

— В другой раз. Сейчас звезды сошлись на редкость благоприятно для других дел... Такое бывает только раз в тысячу лет! Давай заглянем в его грядущее. Ты знаешь, как искать все опасные места по жизненной нити...

Демон довольно зарычал. Он напоминал чародею большого толстого пса, довольного, когда его пускают с холодного зимнего двора в теплый дом и разрешают погреться у печки. Впрочем, остальные демоны, если они есть, больше напоминают волков, все же предпочитают холодные леса.

Чародей отшатнулся, демон дунул слишком сильно, дым рассеялся по комнате, а из крохотного светильника полетели искры, обожгли руки и лицо.

В перенасыщенной магией пещере послышался шорох, будто по стенам и полу забегали мириады крупных муравьев. Над светильником появились неясные пятна, Двигающиеся тени. Затем вдруг словно с глаз сняли пелену: в упор взглянуло суровое лицо с трагически сведенными бровями. В зеленых глазах напряжение, вокруг головы полыхает пламя... Не сразу сообразил, что человек несется вскачь, а встречный ветер треплет удивительно красные волосы.

— Да, — прошептал чародей, . — он снова на коне... И снова в пути!

— Хочешь поискать, где его можно остановить?

—Да.

Лицо отдалилось, стал виден весь скачущий всадник, уменьшился, вся дорога стала тоньше нити и растворилась в зелени, снова поплыли клубы оранжевого тумана, появлялись и пропадали цветные пятна, стены знаний, мелькнуло крыло парящего дракона, снова пыльные дороги, домики постоялых дворов, проплыла в глубине вод гигантская рыба со странно скошенным рылом, без чешуи, снова дома, дороги, горные вершины...

Из малого зала не доносилось ни звука. Хакама отогнула край ковра на полу, в глаза холодно блеснула пластина прозрачного кварца. Изображение слегка расплывается, но отчетливо видно, что трое немых рабов, языки вырезаны давно, ведут молодую обнаженную девушку, Одурманенная травами, она не противится, даже не понимает, почему кладут на стол со странно загнутыми краями, зачем под столом широкая ванна...

Двое придержали ее на столе, третий заученными движениями вскрыл вены на руках. Можно бы главную; жилу на шее, но ритуал требует, чтобы кровь сбегала неспешно.

На соседние столы положили еще двух, Хакама смотрела сверху, сердце начало биться чаще в радостном предчувствии. Через несколько минут ванна наполнится горячей кровью. Рабы вытащат ее на середину зала. Один из них отправится звать ее, не догадываясь, что она наблюдает за каждым их движением.

И потом наступит долгожданный миг, начертанный звездами: она, обнаженная, опустится в эту горячую молодую кровь, разогреется, кровь этих молоденьких дурочек начнет впитываться в ее тело, и наконец-то она помолодеет...

Да, пока длился этот магический дождь, можно было возвращать себе молодость силой заклятий, но сейчас она с ужасом и омерзением всматривается в зеркало, чуть ли не каждый день находя то новую морщину, то складку на шее, то даже седой волос!

Интересно, внезапно мелькнула мысль, что сказали бы другие из Семерых Тайных, увидев вот это... Скорее всего, ничего бы не сказали. Для всех эти короткоживущие люди — всего лишь что-то вроде травы, животных, домашнего скота. Да, можно поплакать над сломанным цветком, умершим соловьем, ручным воробышком или погибшей под конскими копытами любимой собачкой, но никто не поставит себя с ними вровень.

Другое дело — Богоборец. Его один только Россоха зовет по имени, остальные предпочитают эту кличку, прозвище. Хакама сама звала его только Богоборцем, так лишний раз подчеркивала, что во главе Семерых стоит человек, которому нельзя не подчиниться, нельзя перечить, что он боролся с богами и остался жив, а боги отступились. Этот Богоборец еще дивно молод, для него люди — все еще люди, такие же, как и он. Надо чтобы сменилось несколько поколений, чтобы он сроднился с мыслью, что они все подобны траве или домашнему скоту. О траве и домашней живности можно заботиться, кормить и защищать, но, когда нужно, их можно использовать как дрова или мясо так же спокойно, как используем для печи березу, а для жаркого — телятину или оленину.