След пираньи

Тронул пальцем теплую щеку Джен. Она мгновенно проснулась, в первый миг недоумевающе хлопнула глазами. Мазур приложил ей палец к губам, ощутив на миг совершенно неуместную здесь мимолетную нежность, – ну не место ей здесь, не место, дома надо было сидеть…

Показал знаками, чтобы лежала тихонечко и не высовывалась. Она столь же выразительным жестом заверила, что поняла, – но револьвер положила рядом с собой.

Мазур бесшумно, упираясь локтями, припав к земле, подполз почти к самому краю обрыва. Дальше нет смысл а – и место начинается открытое, и чертова собачка учуять может, несмотря на ветер. Он не верил во всевозможные колдовские способности, приписываемые соплеменникам его преследователей: если что и было в старину, быльем поросло, отчего-то ведь гонятся с винтарями, не полагаясь на шаманское чародейство…

До них – метров семьдесят. Все шансы. Мазур задержал дыхание, прицелился в последнего и мягко потянул спуск.

Того словно бы шквальным порывом ветра снесло с оленя. Учаг, оставшись без седока, встрепенулся, но тут же побрел вперед. Донесся заливистый лай собачонки. Двое оставшихся отреагировали с похвальной быстротой – по сторонам прожужжали выпущенные наугад пули. Мазур выстрелил. Второй свалился у ели. За ним – третий. Дистанция все же подвела – третий, выронив карабин, попытался отползти в сторону, он уже понял, откуда стреляют, полз прочь от обрыва… Глушитель со слабым щелчком плюнул желтым пламенем. Ползущий замер, шапка свалилась. Собачка металась вокруг, зло, потерянно гавкая. Мазур выждал еще минут пять – но никто из трех не шевелился, в бинокль видно было, что они мертвы, что олени равнодушно бродят меж деревьев. «Никакого проклятия с Золотой Бабой не связано, – зачем-то подумал Мазур. – Никаких проклятий для нахала, дерзнувшего…» Но на душе от этого не стало легче, наоборот…

Глава двадцатая

Капкан для поднебесной

Дымок он учуял издали – собственно, даже не дымок, горячее дуновение, донесшее смешанный запах горелых смолистых сучьев и жареного мяса. В первый момент рот непроизвольно наполнился слюной: они все это время жили на концентратах и сублиматах, пусть чертовски питательных, Мазур предпочитал не отвлекаться на охоту.

Джен остановилась – тоже учуяла. Они переглянулись.

– Будем обходить? – спросила Джен.

– Погоди, – процедил он. – Надо же посмотреть, кто это тут пикник устроил, чтобы не оставлять за спиной неизвестно кого…

– Может, сторожа?

– Вряд ли, – мотнул он головой. – Обогнали нас и устроились перекусить? Они бы по следу шли. Двое суток уже не беспокоят…

Они двинулись вперед. Мазур тихо приказал:

– Ты руками особенно не размахивай, держи ближе к телу – в лесу в первую очередь горизонтальное шевеление в глаза бросается…

Тихонько перешли вброд узенький неглубокий ручей и пошли по отлогому склону, в густом кедраче. Направление Мазур выбрал верно – приятный запашок усиливался, распространяясь с легоньким ветерком.

– Птица, точно, – прошептал он. – Она в эту пору упитанная…

– Тс!

– Ага, сам вижу…

Далеко впереди меж деревьев мелькнуло ярко-алое пятно. И еще одно. Потом пятна замерли, больше не перемещались.

Мазур нагнулся к ее уху:

– Схоронись за тем кустиком и притворись пеньком. Я один пойду. Если что, свистну, подойдешь. Ни слова не говори, сиди с умным видом, но спину мне держи…

– А вдруг…

– Если «вдруг» – буду один справляться, – отрезал он. – Ну, живо скройся!

Сделал два шага вперед, оглянулся и, не увидев ее за кустами, уверенно стал красться к неподвижным алым пятнам, от ствола к стволу, бесшумными перебежками, напоминавшими плавные балетные движения. Отклонился с курса, взяв левее, – чтобы подойти со стороны громадного поваленного ствола, замшелого, даже на вид трухлявого. Идеальное укрытие.

Опустился за ствол так, чтобы меж ним и сидящими вокруг костерка – кое в чем разбираются, развели из сухих сучьев, практически не дающих дыма, – был не только ствол, но и густые заросли краснотала.

Их было четверо – все в ярко-красных, чертовски мешковатых костюмах с капюшонами, предназначенных, надо думать, для людей гораздо более основательной комплекции. Костюмы крайне похожи на рыбацкие непромокаемые робы, неуместные в самом сердце континента, посреди тайги. Один поворачивает на импровизированном вертеле из длинного сучка и двух рогулек какую-то большую птицу, то ли глухаря, то ли тетерева, ощипанную кое-как, наспех, еще двое следят за ним так жадно, что с первого взгляда видно: голодны до крайности. Четвертый сидит чуть поодаль, время от времени озирается, держит на коленях «Калашников» образца 1947 года, давно замененный в самых отдаленных гарнизонах более современными моделями. Уверенно держит, видно, что привык обращаться с этой штукой. Он тоже то и дело косится на дичину – а та уже почти готова, вон как жареным тянет…