След пираньи

– Точно посмотрели?

– Ага.

Сержант сделал движение, словно хотел сам заглянуть в сумку, – но опомнился, почесал в затылке:

– Э-э…

– Вот именно, – сказал Мазур с многозначительным видом, постучав указательным пальцем по удостоверению. – Все там, и вообще… – с намеком покосился на окружающих. – Все в порядке, сержант, обошлось.

– А может, нужно по рации? Может, тут что-нибудь этакое… – он сделал несколько загадочных жестов, явно пытаясь выяснить, не потребно ли загадочному полковнику вмешательство спецслужб. – Если уж такое дело…

Поезд, дернувшись взад-вперед, медленно пополз к станции.

– Да нет, – сказал Мазур. – Обыкновенное ворье, положили глаз на хорошую сумку… Что от меня требуется?

– Да что тут требуется… – развел руками сержант. – Я сейчас протокол составлю, а вы в… докуда едете? В Иркутске заявите в линейный отдел. Я ж не Шерлок Холмс, моя задача – следить за порядком. Если уж успели спрыгнуть, где их теперь ловить? Таких нынче по поездам немеряно… – Он вытащил из планшетки лист белой бумаги и, вновь оказавшись в привычных обстоятельствах, исполнился уверенности: – Так. Лен, иди-ка в свой вагон, ты все равно и не видела ничего…

– Да, а кому по шее двинули?

– С твоей шеей потом закончим, сначала с гражданина показания сниму, – он спохватился: – Я кому сказал – идти к Степану?

– Так станция уже…

– Ну вот и иди на вокзал! Сообщишь дежурному, пусть даст приметы по линии. И иди, и иди…

Протокол он составил довольно быстро. Мазур расписался крупной неразборчивой закорючкой, не читая. Джен тоже пришлось расписаться – сообразила поставить такую же закорючку. Сержант еще раз наказал непременно подать заявление в Иркутске и удалился.

Мазур прижался затылком к вагонной переборке, прикрыл глаза. На ощупь нашел ладонь Джен, стиснул. В висках жарко колотилась кровь. Он глубоко вдохнул несколько раз, приводя дыхание в норму, подумав, что такая поезд очка принесет седых волос больше, чем все предшествующие задания…

Поезд вновь остановился – на сей раз неспешно, плавно. За окнами стояли люди с чемоданами.

– Ох, я бы этому ворью руки рубила… – призналась бабушка.

– Золотые слова, Пелагея Филипповна… – сказал Мазур с закрытыми глазами.

Глава двадцать четвертая

Сорок восемь утюгов на подоконнике

Ночь прошла спокойно. Мазур, игнорируя укоризненные взгляды старушки с котом, устроил Джен на верхней полке, а сам лег на нижнюю, поставив сумки в тесный ящик, образованный сложенным столиком. Предварительно помог ей управиться с наволочкой – моментально пришел на помощь, едва она беспомощно уставилась на пакет с бельем, и никто ничего не заметил. Простыни, конечно, оказались сыроватыми, как и надлежит. Несмотря на не отпускавшее ни на секунду напряжение, Мазур искренне позабавился в душе, глядя, как Джен с неописуемым выражением в глазах комкает влажную простыню, привыкая к мысли, что придется на э т о лечь. В конце концов она, сняв лишь кроссовки, улеглась поверх одеяла – но это никого не могло, пожалуй, удивить или привлечь внимание, мало ли какие у людей привычки…

Когда погасили свет, вагон быстро угомонился. Шумных компаний, рассевшихся за бутылкой, к счастью, не оказалось – зато из соседнего вагона, что был ближе к хвосту, доносились пьяные голоса, один раз в межвагонном тамбуре определенно произошла короткая свара с дракой. Слышно было, как растаскивают дуэлянтов, как матерится проводница, грозя ссадить всех к чертовой матери еще до Ордынского, и лениво отлаиваются нарушители порядка.

Неизвестно, спала ли Джен – по крайней мере, ворочалась она редко. Мазур положил пистолет под подушку и временами погружался в чуткий полусон, подобный собачьему, моментально приоткрывая глаза, стоило раздаться шагам или скрипу двери. В конце вагона расхныкался ребенок, но потом притих. Отсека через три шепталась давешняя парочка, судя по сопровождавшему паузы шуршанию, кавалер то и дело пробовал распускать руки, но получал отпор под сдавленно-кокетливое хихиканье.

Иногда Мазур, взглянув на столик у окна, видел, как сверкают фосфорически-зеленым глаза смирнехонько сидевшего в своей переносной тюрьме кота. И вновь опускал веки, чтобы минут через десять вынырнуть из легкой дремы. Пару раз даже снились сны – нечто неуловимое, забывавшееся моментально, но, несомненно, кошмарное или близкое к тому.

Поезд дважды останавливался на крохотных станциях, но лишь во второй раз к ним в вагон подсела замотанная жизнью женщина лет сорока с маленькой дочкой, на подсадку ничуть не походившая.