Второе восстание Спартака

Простейший пример. Однажды Хямме простодушно поинтересовался, где тут туалет. Спартак не удержался и перевел вопрос финна всем сокамерникам. Никто даже не хихикнул – напротив, мгновенно в «купе» повисла такая тишина, как будто Котляревский сообщил, что знает, как сбежать из вагона и никто беглецов искать не станет. Бедняга Хямме настороженного молчания не заметил. Горя неподдельным желанием помочь страждующему сокамернику, Ухо замолотил по решетке. На шум появился конвойный, и блатарь, изо всех сил сохраняя каменное лицо, попросил его отвести Хямме в туалет. Возвращение бедолаги было апофеозом бесплатного концерта! Такой растерянности пополам с ужасом на лице, таких широко распахнутых, по-детски удивленных глаз Спартаку у людей встречать еще не доводилось. Естественно, все лежали вповалку, в результате чего чуть не схлопотали прикладом от разъяренного конвоира.

Признаться, от хохота не удержался и Спартак... А с другой стороны – что тут такого? Ну, пошутили, ну, посмеялись. В конце концов, у зеков не так уж много поводов развлечься, верно? А будет еще меньше...

Несколько раз Спартак беседовал с Мойкой – его опять же «приглашали» на среднюю полку. Вообще, с того памятного дня у Спартака с блатными установились странные отношения. В разговорах Мойка потихоньку, как-то окольными путями старался выяснить, откуда все же Спартак знает Марселя. Не раз в вопросах Спартак улавливал двойное дно – благо был постоянно настороже. Он пытался отделываться общими фразами, а когда не удавалось, вспоминал блатных корешей Марселя по Питеру, короче, изо всех сил «гнал пургу», так что временами у него самого создавалось впечатление, будто Марсель ему чуть ли не родственник и вся его прошлая жизнь прошла по хазам и малинам среди отпетых уголовников отнюдь не мелкого калибра. Судя по всему, это ему удавалось неплохо – по крайней мере он почувствовал, как изменилось отношение к нему со стороны блатных. Мойка, однако, ни малейшего дружелюбия не выказывал, и несколько раз Спартак перехватывал его мимолетный, словно оценивающий взгляд. И хотя лицо смотрящего было профессионально бесстрастным, всякий раз у Спартака мурашки по спине пробегали.

Глава четвертая

Добро пожаловать в ад

На исходе пятого дня этап прибыл на очередной полустанок. Был май, но здесь еще лежал снег, из строений наблюдалась лишь одинокая будка смотрителя, возле которой безостановочно крутилась поземка, а вокруг был лес, лес, лес. Каковой, судя по всему, и придется валить Спартаку в течение пятнадцати лет...

Конвой завозился, началась беготня, отовсюду доносился яростный стук прикладов по решеткам камер.

– Ну что, бродяги, вот и конечная станция, дальше пешедралом, – озвучил общую мысль Мойка.

Конвой выстроился полукругом у вагонных ступенек, и едва Спартак скатился с них, как услышал дружный оглушающий вопль конвоя: «Садись!» Сия команда уже действовала на всех безотказно – даже бывалые фронтовики, как под разрывами снарядов, невольно пригибались, садились на корточки, вжимая голову в плечи. Ветер пробирал до костей.

«Хитро придумано», – сжал зубы Спартак. Если сидишь на корточках, то центр тяжести смещается, подняться трудно, а вскочить так и вовсе невозможно. Всех сажают тесно, вплотную, плечом к плечу, чтоб мешали друг другу даже пошевелиться. Так что ни о каком массовом броске на конвой и речи быть не могло.

Вдоль поезда горели, громко потрескивая, костры, и при их свете происходила выгрузка на снег, счет, построение, опять счет. Снег набился в легкую обувку и не таял.

Прозвучала команда: «Становись! разберись!.. шаг вправо... шаг влево... без предупреждения... Марш!» В ответ на команду собаки на цепях опять принялись драть глотки. И все двинулись по заснеженной дороге куда-то в сумерки, в сопровождении конвоиров – уже не этапных, одетых в шинели, а лагерных, в полушубках. Впереди ни огонька. Овчарок вели вплотную к арьергарду, дабы колонна не растягивалась, и песики то и дело, ласково так, толкали зеков последнего ряда лапами в спину.

Пронизывающий ветер, сволочь, не стихал ни на секунду, и очень быстро Спартак перестал чувствовать ступни. Двигался он на автомате, не глядя по сторонам, пряча нос в куцый воротник. Сколько они прошли по пустынной дороге, было совершенно непонятно – километров шесть, не меньше. Окрик «Остановиться! Построиться!» он услышал, однако смысл приказа дошел до него, только когда он ткнулся лбом в спину впередиидущего. И поднял голову. Дошли наконец. Лагерный забор – из толстенных бревен, метра три в высоту, с пущенной поверх колючей проволокой, возвышался над ними, как крепостная стена, окруженная, правда, не рвом, а песчаной контрольной полосой и вторым забором – колючкой, наверченной в несколько рядов. На крепостных башнях вышек горели прожектора, и площадка перед входом в шлюз была залита белым светом. Перед воротами их в очередной раз пересчитали. Спартак тряхнул головой и поспешно обратился к начальнику конвоя, рассудив, что только тот может, пока не поздно, разобраться в ситуации с беднягой Хямме. Точнее, попытался обратиться, но получил прикладом ППШ промеж лопаток от ближайшего конвоира и заткнулся на полуслове. А оказавшийся рядом Мойка одними губами сказал: