Записки следопыта

Ночь была на исходе, когда в густом тумане я с нарядом подошел к пограничной реке. И тут Ингус сделал стойку, понюхал воздух, чуть слышно фыркнул. И я прислушался. Где-то вдалеке квакали лягушки. А они тоже к человеку и зверю относятся по-разному. Если зверь близко, лягушки молчат, только когда он уже на значительном расстоянии, начинают квакать. А человеку тотчас вслед кричат. Вот по их кваканью я и понял тогда: границу переходит человек.

Ингус нервничал. Я быстро и бесшумно шел за ним по траве, на которую уже упала утренняя роса. Тут следы нарушителя были бы хорошо видны, но их не было. Я лег и, приложив ухо к земле, стал слушать. Шаги нарушителей я сразу же услышал, а лягушки помогли мне определить направление их движения.

Побежали мы не по берегу, взяли в сторону, и, обогнув заросли кустов, выскочили к таежной речушке. Ингус бросился было к воде, чтобы плыть на ту сторону, но я взял его на руки и перенес на противоположный берег. Огляделся. Через луг по росистой траве тянулись две дорожки следов.

Долго мы шли по этим следам, разгадывая хитрости незнакомцев. Какое-то время они коней из себя изображали, прикрепив к подметкам подковы, несколько раз в реку заходили, чтобы прервать дорожку запаховых следов. И все же мы настигли их и задержали: одного в зарослях кустарника, а другого… Долго кружили мы по небольшой полянке, пока я не обнаружил за кустами поросший камышом омут. Ингус сразу бросился в воду, — одна из желтых камышинок качнулась и стала подниматься, а потом из воды вынырнул человек. Он поспешно выплюнул изо рта трубку с надетой на нее камышиной и закричал:

— Сдаюсь! Отгони собаку.

Так задержали мы этих нарушителей. Не без помощи обыкновенных лягушек. Вот и судите, стоит ли присматриваться ко всему живому.

Жаль, не сохранились мои следопытские дневники. В них много было ценного, что пригодилось бы и сегодняшним следопытам.

Но самым лучшим дневником тогда, на границе, были моя память и мой личный опыт, а еще навыки, которые со временем превратились в способности.

Во-первых, я хорошо видел в темноте. Тут было несколько секретов. Перед выходом на границу я никогда не наедался: от обильной еды падает острота зрения. Нельзя также перед выходом в ночной наряд смотреть на яркий свет. Даже посторонние мысли и разговоры ослабляют зрение. Нужна предельная сосредоточенность.

Кроме того, я тонко чувствовал запахи. Был со мной такой случай. Возвращался я с Ингусом из наряда. Вдруг собака моя насторожилась, и в тот же миг я тоже почувствовал запах человека. Действительно, неподалеку, укрывшись опавшими листьями, лежал нарушитель. Обнаружил его Ингус, но и я уловил его запах, притом на значительном расстоянии. Выходит, не напрасно я пользовался любой возможностью, чтобы изучать новые и новые запахи. На заставе их не так уж много. Надежда была лишь на то, что поедет кто-нибудь домой в отпуск, а оттуда привезет необычной марки одеколон или ароматическое туалетное мыло (на заставе пользовались только хозяйственным)… За новыми запахами я и в деревню ходил. Разговариваю с кем-нибудь, а сам принюхиваюсь. Дегтем попахивает от моего собеседника — значит, он колеса у телеги смазывал. Спрашиваю: «Как колеса, не скрипят после смазки?», а он на меня изумленными глазами смотрит: откуда я про все это узнал.

На занятиях, которые мы устраивали с товарищами, друг у друга фуражки нюхали — учились индивидуальные запахи различать. И не только обоняние развивали, но и наблюдательность. Делали так. Раскладывали на столе вещи: фуражку, ремень, носовой платок, еще какие-нибудь предметы. Кто-то из нас за короткий отрезок времени старался запомнить, что и как на столе разложено, а потом, отвернувшись, должен был все по памяти описать. С первого раза мало кому удавалось не допустить ошибки, но постепенно вырабатывалась необходимая пограничнику наблюдательность. И она действовала уже даже интуитивно. Идешь по дозорной тропе, вроде бы и не приглядываешься, но сразу замечаешь боковым каким-то зрением: что-то не так, что-то в этом месте изменилось. Начинаешь искать, что именно, и обнаруживаешь надломленную ветку, неведомо откуда взявшийся камень у тропы, а порой и нечто более существенное.

Как-то летним, солнечным утром возвращался я с границы и уже представлял, как приду на заставу, позавтракаю и лягу спать. А шел я по тропинке вдоль речки, которая в бездождье — ручей ручьем. Впереди показался железнодорожный мост, под мостом удили два рыбака. Картина обычная, можно было бы, кажется, и мимо пройти, но что-то меня насторожило. Что именно? Так сразу и не скажешь: надо присмотреться.