Стоунхендж

Калика уже бегал вдоль конских ясель, выбирал. Томас крикнул с отвращением:

— Почему я?

— Железо не так пачкается.

Томас уложил стража в канавку, забросал соломой. Доспехи были забрызганы кровью так, словно он неделю работал на бойне. Похоже, у простолюдина столько же крови, сколько и у благородного. Калика наконец выбрал коней, быстро седлал, готовил мешки.

Томас пучками соломы вытирал кровь, прорычал:

— Уже и зарезать по-человечьи не умеешь! Чему вас только учат в пещерах...

Калика, не отвечая, исчез в глубине конюшни. Слышно было, как падали тюки сена, всхрапывали кони. Блеснул красноватый свет. Из дальнего стойла нерешительно выдвинулся конь, дверка была распахнута.

Запыхавшись, калика выбежал с другой стороны. Желтая солома торчала в рыжих всклокоченных волосах.

— Все! На коней и — к воротам!

Томас увидел, как красноватое пламя охватывает дальнюю стену, где сена было до потолка. Немедля вскочил в седло, галопом вынесся во двор. Сонная челядь шарахнулась во все стороны. Раздались испуганные крики.

Стражи у ворот дремали. Калика на полном скаку хладнокровно всадил в обоих по стреле. Томас, не слезая с седла, сбросил запоры с ворот. Раненым стражам не до ворот, кричали и хватались за торчащие древка.

Томас налег, ворота начали медленно отворяться. Спина его напряглась, он чувствовал, как арбалетные стрелы уже прошибают доспехи. Калика прогудел успокаивающе:

— Им пока что не до нас... Удивляюсь, как можно быть такими беспечными! Мало их эта ночная сова порола. Окромя сена, там полно промасленных тряпок, да еще и бочка с дегтем почти полная. Не по-хозяйски!

Копыта звонко стучали по замерзшей почве. Край земли озарился оранжевым, солнце вставало медленно, неохотно. Иней начал исчезать, под конскими копытами серебристая земля почернела, обнажила грязь.

Калика свернул с дороги в лес. Проскакали немного, снова свернули, потом сворачивали и петляли столько, что Томас уже вовсе не соображал, в какую сторону едут. Наконец калика сказал с облегчением:

— Похоже, со следа стряхнули.

— Если они вообще за нами гнались, — обронил Томас сумрачно.

К нему снова вернулась подавленное настроение. Калика пожал плечами.

— Разочарован?

— Да нет, я думаю, им есть чем заняться.

— Есть.

Томас покосился на калику. Встречный ветер трепал красные волосы, но на недвижимом лице не дрогнули даже ресницы. Он смотрел вперед спокойно и безрадостно, в отличие от молодого рыцаря не ожидая ни жар-птицы впереди, ни принцесс, ни сказочных богатств.

— Он... точно мертв?

Калика буркнул:

— Увы, да.

— Почему увы?

— Один мой знакомый, мы его дураком считали, говорил, что убив противника, мы проигрываем сами... Мы смеялись над ним. Лишь в последний день мы увидели, насколько он прав...

Томас раздраженно тряхнул головой

— Сэр калика, оставь премудрости. Если я убил в честном поединке, то я победил, чтобы там ни возражали философы. Хотя, по-моему, здесь даже философы не спорят. Я рад, что эта ночная ворона свое получила. Жаль, я сам не подержал его за горло! Ну ничего, в аду еще подержат.

— Что значит иметь всюду друзей, — позавидовал калика.

— А вот эта, с лиловыми глазами... Где она, как ты думаешь?

— У женщин чутье, — объяснил калика. — Как у зверей. Знала, что сэр Томас как медведь разворотит все осиное гнездо, побьет ос и пожрет мед... хотя какой у ос мед?.. Словом, пожрет все, что найдет, перебьет всех, кого догонит, возьмет с собой все, что отыщет... Потому и сбежала раньше. Прихватив самое ценное.

Томас пощупал мешок с чашей.

— Да?

— Ну, не знаю, не знаю... Может, в этой чаше не осталось святости. И мощи. Учти, столько уже ехать с нами, да чтоб не запортиться!

Томас встревожился, даже кровь отхлынула от лица.

— Сэр калика, ты не шути так страшно. Это что же, все мои мучения напрасны?

Калика равнодушно пожал плечами.

— Никакое усилие на свете не бывает напрасным. Сизиф, например, развивал мускулатуру.

Кони шли резво, день был сухой и теплый. Томас ехал мрачный, предавался размышлениям, в то время как его спутник беспечно посматривал по сторонам, чесался, нетерпеливо ерзал в седле.

— Снова, как прежде, — сказал вдруг Томас. Голос его был громким. — Только я и ты, сэр калика!.. Никаких баб, никакого предательства.

— Эт точно, — подтвердил калика.

— Шахрай расписывал их красоту и прелести... А упомянуть забыл, что все предательство от женщин! Самсона предала Далила, Геракла — собственная жена... Джона прелестная Ровена...