Стоунхендж

— Быстрее, собачьи дети! — заорал хозяин и исчез в маленькой каюте. Томас не успел моргнуть, как появился снова, уже в просторной кольчуге поверх драной рубашки, с узким сарацинским мечом, кривым и остро отточенным, и огромным щитом в другой руке. — Если не проскользнем без схватки, они увидят, как умеют драться свободные англы!

Томас покосился на его разбитое лицо, кровоподтеки и распухшие губы.

— И любят тоже.

— А что? Какая же это пьянка без доброй драки?

Томасу показалось, что уже где-то слышал эти слова. Когда хозяин бросился к борту, Томас крикнул Яре:

— Ты стреляешь хорошо, но сейчас тебе лучше уйти вниз!

— Почему?

— Они готовятся метнуть в нас греческий огонь. Если хоть капля упадет на тело, его прожжет насквозь.

— Детские сказки, — ответила с презрением. — Я знаю, что такое греческий огонь. Он стекает вниз, там как раз самое опасное место. Но разве что ты посылаешь меня туда нарочито...

Крики заглушили его возмущенный ответ. Томас развернулся и бросился наверх. Там звенело оружие. Когда он выскочил на палубу, борта кораблей промелькнули рядом так близко, что чудом не столкнулись. На палубу полетели стрелы, веревки с абордажными крючками. Но, к счастью, на большом корабле не были готовы к такому маневру, а на лохани — даже очень. Абордажные крючья были обрублены сразу, в ответ на редкие стрелы ударили из десяти длинных луков, и когда корабли разошлись, на большом было полдюжины убитых и раненых, а на лохани у одного сорвало стрелой перевязь меча.

— Так держать! — заревел хозяин страшно. Оглянулся. — Эти разряженные свиньи, если и погонятся, то им легче поймать дельфина в море!

— Здесь плавают дельфины? — удивился Томас.

Хозяин огрызнулся:

— Что, мы кроме этого пролива ничего не видели?

Томас с сомнением оглядел ветхое суденышко. Каким-то чудом оно набрало скорость и неслось, как выпущенная рукой Яры стрела.

— Правда, плавали?

— Дерьмо плавает, — огрызнулся хозяин, добавил высокомерно, — а моряки ходят! Можете, благородный сэр, сменить штаны — опасность позади.

Глава 2

Томас швырнул щит и меч на палубу, там уже валялось в беспорядке оружие, сам бросился поправлять парус. Моряки работали споро, мокрые мускулистые спины блестели от брызг и от пота. Волны ходили тяжелые, мрачные, но корабль несся уверенно. Томас, не будучи моряком, наконец понял, что если одни корабли строят в расчете на перевоз через море целое войско крестоносцев или стадо скота, другие для свирепых битв в открытом море, то этим торговцам с мечами в руках для выживания нужны скорость и увертливость. Похоже, они их получили.

Яра спросила внизу убитым голосом:

— Значит, все напрасно?

— Почему?

Он смотрел внимательно за ее лицом. Она покачала головой.

— Но если тебе не суждено принести чашу... то что будет, когда ты ступишь на берег? Сгоришь в огне? А чаша исчезнет? Или мы просто не доплывем, утонем раньше?

Он несколько мгновений следил за ее лицом. Яра явно убита горем. Или прикидывается? Осторожно подбирая слова, сказал:

— Если пророчество велит принести чашу Иосифу Аримафейскому, то ему и нести... Я положил чашу в его мешок.

Она смотрела неверяще, потом в глазах появился гневный блеск, а щеки покраснели.

— И мне не сказал?

— А что особенного? — удивился Томас. — Мы шли втроем, груз делили.

Их глаза встретились. Томасу стоило усилий не отвести глаза. Злость сменилась гневом, она вспыхнула, набрала в грудь воздуха, чтобы сказать что-то очень злое. Томас уже напрягся, готовый защищаться, оправдываться, но не отступать, однако плечи Яры внезапно поникли. Ярость в глазах погасла, а голос дрогнул от страдания:

— Понятно... ты мне все-таки не веришь.

— Ну, Яра, зачем же так грубо! Я ж молчу, не напоминаю, что ты в какой-то тайной секте...

— Была!

— А где видно, что ты оттуда ушла?

— Я могу поклясться!

Томас развел руками.

— Яра... Я человек, который никогда не нарушает клятвы. Но я могу поклясться в чем угодно перед сарацином, язычником или индуистом и с чистой совестью ее нарушить. Или дать клятву благородному рыцарю, потом отказаться с легкостью... ну, пусть с не такой уж легкостью, затем покаяться войсковому капеллану. Он отпустит мне грех, разве что велит поставить лишнюю свечку в часовне. Понимаешь?

Она спросила подавленно:

— Но разве нет нерушимых клятв?