Стоунхендж

Лезвие прошло с неслыханной легкостью. Томас услышал треск, словно рвалось полотно. Огромная голова с грохотом обрушилась на камни, земля вздрогнула. Он едва успел отпрыгнуть от потока хлынувшей крови. Черная лужа разлилась, как адская смола. Волна зловония ударила с такой мощью, что люди закашлялись.

— Есть... — проговорил Томас, едва дыша от усталости. Онемевшими пальцами вскинул над головой в одной руке окровавленный меч, в другой чашу. — Я все-таки убил своего дракона!

Он хотел победно поставить ногу на отрубленную голову, но та была ему почти до пояса, а он вряд ли задрал бы ногу даже на щепочку. Яра набежала с другой стороны, глаза были дикими.

— Цел?

— Да... — прохрипел Томас.

Конь под блистающей всадницей не опустился под землю, как ожидали все. Она пошепталась с Ярой, передала ей коня и доспехи, а сама взяла ребенка, улыбнулась светло и чисто, а калика бухнул громко, с искренностью простолюдина:

— Ты глянь, все еще молодая! И не скажешь, что ее сыну было тридцать коня? дашь больше восемнадцати.

Томас даже пригнулся, вот-вот с треском разверзнутся небеса, грянет гром, и дерзкий, посмевший говорить о Пресвятой и Непорочной Деве как о простой девке, исчезнет в сверкающем пламени небесного гнева, но Дева скользнула коротким взором по калике, чему-то затаенно улыбнулась, сияние вокруг нее заблистало ярче, она медленно, но с нарастающей скоростью понеслась ввысь. С нею ушел чистый небесный свет, на землю и страшные каменные плиты пал зловещий багровый отблеск. Там застыли четыре фигуры с королем во главе, его челюсть отвисла до плит Стоунхенджа.

— Как ты мог, — прорычал Томас в бешенстве.

— А что? — удивился калика.

— Это же Пресвятая Дева! Ты груб, как... я даже не знаю!

Олег удивился еще больше:

— А что я сказал такого?

— Но это же.. святая!

— Да ладно тебе, Томас. Я больше тебя видел святых. Все мы.. все они святые лишь пятнами, как леоперды. Святые, так сказать, в сравнении.

Он уже рассуждал вслух, не столько обращаясь к Томасу, как к своим мыслям, совсем забыв о четырех противниках, а те уже переглядывались, собираясь с духом, все-таки их четверо.

Яра бросила на Томаса благодарный взгляд, но в нем была и странная жалость, а во взгляде на калику такое же странное одобрение, сути которого рыцарь не понял. Словно бы одобряла даже не подвиг, а слова, сказанные Пречистой и Непорочной. Словно бы знала, что та не разгневается уж точно. И не по своей неизреченной милости, а... почему-то еще.

Глава 14

Теперь капище Стоунхенджа освещала огромная багровая луна, и оно было словно залито дымящейся кровью. Такой же недобрый зловещий свет шел от красной плиты в самой середине круга. Калика вперил обрекающий перст в Маздона.

— Вы, четверо, стойте, где стоите. Только эта плита устойчива.

Король с проклятиями выхватил меч. Ролан ухватил его сзади за руки. Король отчаянно вырывался, с другой стороны Гульча приставила нож к его горлу.

— Застынь!

— Но этот... этот дикарь в шкуре завлек в ловушку!

Голос Гульчи был раздавленным:

— Это он умеет. Поверь, умеет.

Теперь все четверо смотрели на калику. Маздон вязал пальцами какие-то знаки. Олег следил за ним исподлобья, но молчал, не двигался. Если и были то магические символы, как подозревал Томас, то калика их либо не понимал, либо не считал опасными.

Король, все еще в руках могучего викинга, вскричал в ярости:

— Проклинаю вас всех, предатели! Сами не сумели, и мне помешали!.. А что теперь? Да не бывать тому, чтобы король англов признал поражение от какого-то нищего рыцаря и юродивого странника!.. Если не помогла ваша мощь, если даже сила Христа и его матери на их стороне, то я обращаюсь к своим древним богам!.. Клянусь, сегодня же принести кровавую жертву!.. Тысячу молодых женщин брошу под топоры... Кровью залью их каменные изваяния, потешу свирепые сердца!

Прямо над сводами сгустилась ночь. Заблестели звезды, внезапно раздался страшный хохот, от которого кровь застыла в жилах. Вместо звезд зажглись страшные багровые глаза. Хохот прогремел снова, тьма стянулась в середину, там обрисовался торс огромного зверочеловека. Хищный рот был обагрен кровью, на щеках пламенели ритуальные раны. Уши торчали, как у волка, клыки блестели. Чудовищный бог наливался плотью, под блестящей кожей вздулись стальные мускулы.

Со страшным ревом он потянул огромные лапы к застывшей в ужасе группке людей. Томас выронил меч, прижал к груди Яру. В другой руке все еще сжимал чашу.