Стоунхендж

Томас разгреб сапогом, подняв тучу пыли, еще теплые угли. Звякнула почерневшая от жара широкая пластинка, а затем он выругался и отпрянул. Среди пепла лежала обугленная кисть руки!

— Здорово упились, — сказал он с отвращением. — Слава Господу, христианам не велено упиваться, как гнусным язычникам!

Олег поднял с земли и молча протянул рыцарю оплавленный комок желтого металла. Томас отшатнулся. На ладони сэра калики лежал медный крест!

— Гнусные язычники сожгли правоверного христианина, — заявил он с жаром, — Принесли в жертву своим гнусным богам...

Яра посмотрела на волхва с осуждением. Олег кивнул:

— И не одного. Вот за этой валежиной их пряталось четверо.

— От язычников?

— Разве что от одного. А еще от меднолобого с медной же чашей.

Томас еще не понял, спросил растерянно:

— Зачем?

— Ну выскочили бы внезапно, чтобы ты обрадовался. Давно не дрался, поди?

Томас сказал очень медленно:

— Ты хочешь сказать... что на нас сделали засаду?.. А кто-то могущественный... убил их и сжег?

— Да просто сжег, — сказал Олег хладнокровно, — живьем. В четвертый раз подряд. Благочестивых христиан!

Томас вломился в заросли, там долго хрустел, стонал, ругался. Олег кивнул Яре, вместе вышли на соседнюю поляну, где не так пахло, разложили вещи на отдых. Томас вернулся бледный, с осунувшимся лицом. Сказал обвиняюще:

— Ты ж знал!

— А что, ты бы стал спасать их?

Томас покосился на Яру. Женщина смотрела сожалеюще, точно так смотрела бы на юродивого.

— Нет, — сказал Томас в замешательстве. — Но не стоило тебе все брать на себя...

Теперь Яра смотрела во все глаза на волхва. Тот отмахнулся:

— Я и пальцем не шелохнул. Это все расстаралась Табити.

— Демон, — вскрикнул Томас в отвращении.

— Демонесса, — поправил Олег. — Какой ты грубый, как медведь под дождем. Женщина ведь! Голая. Одинокая. Помогает тебе, бедная... Знала бы, кому помогает!

Томас молчал, дулся, как мышь на крупу. Как все просто в крестовом походе! Здесь друзья, там враги. Вперед за истинную веру, бей язычников. А здесь свои христиане так часто устраивают засады, пытаются убить, а язычники... даже их нечестивые боги, которых вера Христова сразу зачислила в демоны, помогают и спасают... Не придется ли расплачиваться за спасение бренного тела бессмертной душой?

Он похолодел от страшной мысли, с надеждой пощупал чашу. Сквозь грубую ткань мешка пальцы ощутили затейливый узор по ободку. Чаша была прохладная на ощупь. Никакой яростной раскаленности, искр, угрожающего звона.

Будь что будет, подумал он решительно. У человека ничего нет, кроме души. Все остальное — тлен. Только о душе надо заботиться. Если она потеряна, потеряно все...

Решительно, не давая себе передумать, сунул руку в мешок. Кончики пальцев коснулись прохладного металла. Он замер, ожидая страшного грома, молнии и нечеловеческого гласа, обвиняющего его в смертных грехах.

Чаша... молчала.

Яра, молчавшая большую часть пути, сказала рассудительно:

— Хорошо или плохо, но тот живой огонь... он сжигает всех врагов у нас на пути. Если такова ее мощь.

— Если бы ее гордости... — сказал Олег досадливо. — Это когда-то ее власть не знала границ... Почти не знала. Помню, когда схлестнулись в первый раз... Не признала или прикинулась, что не узнала? Нет, старые боги не умеют прикидываться. Теперь властвует только на этих болотах...

Женщина сказала неожиданно:

— Потому раньше попадался только пепел?

— Угадала. Но ее мощь слабеет с каждой верстой...

Томас смотрел подозрительно на волхва.

— Сэр калика, ты в самом деле намереваешься вернуть в эти земли языческую веру? Клянусь кровью Христа, я просто обязан тебе помешать!

Олег сказал сухо:

— Прогресс — это не новое, как все думают.

— А что же?

— Лучшее, сэр Томас. Лучшее...

Томас положил руку на рукоять меча. Голос был горьким, но полный решимости:

— Сэр калика, я глубоко чту тебя. Но я уже дрался насмерть с противниками, которых почитал.

Он опустил забрало. Сквозь щель блистали синие, как небо, глаза. В них блестели слезы, но взгляд был твердым. Он обнажил меч. Острие направил в грудь Олега.

— Защищайся!

Олег пожал плечами.

— Я могу тебя ранить в драке, ногу перебить... Как донесешь, хромой, чашу? Но ты мог бы меня зарезать во сне. Так надежнее.

— Я не язычник, — ответил Томас гордо. — Мой Господь все зрит. Он не простит мне предательства даже врага. Мне отвечать на Страшном Суде.