104  

Вдруг раздался какой-то шум. Через несколько секунд он повторился, потом тихое, но назойливое эхо повторилось снова и снова. Этот объемный звук был мне хорошо знаком: так хлопали птичьи крылья. Я посмотрел на часы. Шесть утра. Сквозь стекло сочился чуть заметный утренний свет. Тина спала. Я подошел к окну, распахнул створки и выглянул.

Они прилетели. Нежные, серые от пыли, они осторожно переставляли свои тоненькие лапки. Они опустились на землю все вместе, а теперь разбредались по долине, останавливались возле бунгало, толпой собирались у берега реки, вышагивали среди гибких стеблей тростника. Я понял: мне пора.

– Ты уходишь? – шепотом спросила Тина.

Вместо ответа я вернулся под полог и стал целовать ее лицо. Ее торчащие косички чернели на подушке, а глаза блестели, словно светлячки в вечерних сумерках. В темноте я почти не различал ее тела, невидимого, таинственного, способного опьянить любого, кто сумеет им овладеть. Никогда еще я так не страдал оттого, что мне не дано, проведя руками по этому сладострастному гибкому стеблю, ощутить под пальцами ее плоть, ее нежные ловушки, ее волшебные изгибы и формы.

Я встал, оделся и сунул в карман диктофон, предварительно проверив, работает ли он. Когда я пристегивал кобуру, подошла Тина и обняла меня своими длинными руками. Я понял, что сейчас мы играем вечную сцену проводов воина, всегда одинаковую, независимо от времени и места действия и языка персонажей.

– Возвращайся под полог, – прошептал я. – Там еще остались наши запахи. Почувствуй их и сохрани, маленькая газель. Пусть они всегда живут в твоем сердце.

Тина не сразу поняла смысл моих слов. Потом ее лицо осветилось, и она попрощалась со мной на санго.

Снаружи разгорался мокрый рассвет. Искрились высокие травы, а воздух давно не казался мне таким чистым. Все пространство, насколько хватало глаз, занимали аисты. Все было белым и черным, черным и белым. Птицы исхудали, растеряли перья, устали, но выглядели счастливыми. Пролетев десять тысяч километров, они наконец оказались дома. Я был единственным, кто пришел вместе с ними к финишу, я да еще Кифер – живой мертвец, знавший, чем заканчивается эта кошмарная история. Еще раз проверив, заряжен ли «Глок», я зашагал дальше. Дом чеха четко вырисовывался на фоне реки.

44

Я бесшумно поднялся по ступеням веранды. Войдя в гостиную, я обнаружил женщину мбати, свернувшуюся калачиком на софе и громко храпевшую. Ее толстое лицо некрасиво опухло во сне. Щеки были сплошь покрыты длинными насечками, поблескивающими в тусклом свете раннего утра. Вокруг нее прямо на полу, сбившись в кучу под рваными одеялами, спали дети.

Коридор заворачивал налево. Я удивился, до чего этот дом был похож на тот, откуда я только что вышел. Кифер и я жили на одинаковых виллах. Я осторожно проскользнул по коридору. По стенам бегали сотни ящериц, поглядывая на меня своими недобрыми глазками. В доме стояла неописуемая вонь. Затхлые запахи реки отравляли воздух. Я прошел дальше. Интуиция подсказывала мне, что чех жил в такой же комнате, что и я: последней справа по коридору. Дверь оказалась открыта. Комната утопала в полумраке. В центре под высоким пологом стояла кровать, судя по всему, пустая. На низком столике стояли полупрозрачные флаконы и лежали два шприца. Я еще немного углубился в этот склеп.

– Чего тебе, парень?

Я похолодел. Голос доносился из-за москитной сетки. Только его едва ли можно было назвать голосом. Скорее он напоминал шепот или сипение, прорывающееся сквозь бульканье мокроты и гулкие хрипы. Я с большим трудом разобрал слова и понял, что звук этого голоса будет преследовать меня до конца жизни. Голос произнес:

– Если человек уже мертв, ему ничего нельзя сделать.

Я подошел поближе. Рука, лежавшая на рукоятке «Глока», дрожала: я был напуган, как ребенок. Наконец я разглядел того, кто скрывался за складками тюля. И почувствовал глубочайшее отвращение. Болезнь сожрала Отто Кифера, и сделала это весьма умело. Он представлял собой скелет с небрежно висящей на нем дряблой кожей. У него не осталось ни единого волоска, ни на голове, ни на теле. На лбу, на шее, на предплечьях там и сям виднелись темные пятна и сухие корки. На нем была белая сорочка в грязных разводах, он сидел в постели, как бы подчеркивая, что он пока еще по эту сторону смерти.

Черт его лица мне было не разглядеть, только смутно угадывалось, где у него глаза: в глубине темных впадин поблескивали мутно-желтые искры. На фоне безволосой кожи четко выделялись только высохшие черные губы. Они были полуоткрыты и обнажали опухшие, еще более черные десны. В провале рта виднелись неровные желтые зубы. Этому-то чудовищу и принадлежал услышанный мной голос.

  104  
×
×