Полет аистов

Дельтер выразил сомнение и хотел расспросить меня до визита в тюрьму. Я отказался. Дельтер сжал кулаки, и на лице его заиграли желваки. Через несколько секунд он смягчился и улыбнулся. Он прогудел густым басом: «Да, вы крепкий орешек, Антиош. Пойдемте. Моя машина внизу. Встреча в тюрьме Гаусхорен назначена на четырнадцать часов».

По дороге Дельтер прямо спросил меня, был ли я любовником Сары. Я уклонился от ответа. Затем он снова осведомился, не еврей ли я. Я отрицательно покачал головой. Видимо, это была его навязчивая идея. Больше он вопросов не задавал. Объяснил мне, что Сара Габбор – очень трудная «клиентка». Что она отказывается говорить даже с ним, со своим адвокатом. Он также признался, что она выразила желание встретиться со мной, как только узнала о моем приезде в Брюссель. Я вздрогнул, но взял себя в руки. Итак, вопреки всему, нас все еще связывала любовь.

Западный пригород Брюсселя вполне мог бы называться «Сырая Могила». Вокруг царили печаль и уныние. Мы ехали мимо скопления домов, напоминающих темные поблескивающие внутренности, застывшие под слоем запекшейся крови.

«Приехали», – сказал Дельтер и остановил машину у большого здания, вход в которое обрамляли четырехугольные гранитные колонны. Его охраняли две женщины с автоматами. У них над головами на камне была высечена надпись: «Суд по делам женщин».

О нашем приходе сообщили. Через несколько секунд вышла женщина лет пятидесяти, чтобы нас встретить. На ее лице застыло неприятное выражение мелочной подозрительности. Она представилась: Одетта Вильсен, начальница тюрьмы. Пристально глядя на меня глазами зловещей птицы, она повторила с сильным фламандским акцентом: «Сара Габбор выразила желание повидаться с вами. На самом деле она содержится в одиночной камере до новых распоряжений, однако мсье Дельтер и следователь считают, что свидание с вами подействует на нее благотворно. С этой заключенной очень трудно, мсье Антиош. Мне не нужны лишние проблемы. Поэтому ведите себя как положено».

Мы сделали несколько шагов и очутились в маленьком садике. «Подождите меня здесь», – приказала Одетта Вильсен и исчезла. Мы покорно остановились у каменного фонтана. Здесь царили покой и строгий порядок, как в монастыре. Впрочем, ничто не указывало на то, что мы находимся в исправительном учреждении. Вокруг нас возвышались строения классического стиля без всяких решеток на окнах. Начальница вернулась в сопровождении двух надзирательниц, сантиметров на двадцать выше нее, в голубой форме. Мы прошли по аллее, обсаженной деревьями, а затем перед нами открылась дверь.

В конце длинного коридора, прямо внутри здания, виднелись высокие ворота с окошками. В толстое грязное стекло были врезаны широкие плоские решетки небесно-голубого цвета. Я понял, почему до сих пор не разглядел тюрьму. Это было здание в здании. Непроницаемая железная коробка, снаружи обложенная камнем. Мы подошли ближе. По знаку начальницы какая-то женщина повернула ключ в замке с внутренней стороны. Раздался скрежет. Мы вошли в следующее помещение, где висевшую в воздухе дымку пронзал слепящий неоновый свет.

Коридор тянулся дальше. Все вокруг было выкрашено в голубой цвет: решетки на узких окнах, нижняя половина стен, замки, металлические двери... Сюда почти не проникал свет, и бледные неоновые светильники, видимо, горели днем и ночью. Мы шли за надзирательницами. Здесь стояла давящая, абсолютная тишина, как будто мы находились на большой глубине.

В конце коридора надо было свернуть, а затем открыть очередной замок в очередной двери. Проходя мимо одной двери, застекленной вверху, я увидел женские лица. Заключенные возились со швейными машинами. Женщины разом подняли на меня глаза. В свою очередь я оглядел их, опустил голову и зашагал дальше. Я остановился совершенно бессознательно: мне хотелось рассмотреть эти запертые в четырех стенах существа, хотелось увидеть на их лицах отпечаток их грехов, словно некое клеймо, лежащее на них с самого рождения. Дальше шли другие двери, там занимались информатикой, гончарным делом, что-то шили из кожи.

Мы двигались все дальше и дальше. Сквозь плоские облупившиеся решетки откуда-то просачивался дневной свет, тусклый, сероватый. Почерневшие стены окружали двор, когда-то давно засыпанный гравием. Посередине болталась волейбольная сетка. Свинцовое небо казалось еще одной стеной. Женщины слонялись по площадке, махали руками и курили. Меня снова ощупали десятки пар глаз. На меня смотрели оскорбленные, униженные, израненные создания. Их глубокие темные зрачки светились острым желанием, смешанным с ненавистью. «Идем», – поторопила нас одна из тюремщиц. Ицхак Дельтер потянул меня за руку. И снова замки, и снова скрежет металла.