По окончании университета Даниель едет работать в другой город, оставив...
– И ты, Валерочка, полагаешь, что у Птушко теперь не осталось никаких видеоматериалов – со мной в главной роли?
– Думаю, все-таки остались, – кивнул отчим. – Но он поостережется их использовать. Он меня знает. И понимает: если он нарушит свое слово, то одной газетной статьей не отделается. Он получит по полной программе: с уголовными делами, выемками документов и автоматчиками в его милом офисе. Ему и задний ход через бомбоубежище не поможет.
– Итак, ты взял у него кассеты. Почему же ты сразу не ушел?
– Потому что это было только полдела. Знаешь, как меня в разведшколе учили? Врага надо добивать в его собственном логове.
– А что было дальше?
– Я ждал, когда он сам затронет одну тему.
– И он заговорил? Первым?
– Да, – кивнул отчим.
– Что он сказал?
– «Не могу поверить, – сказал он, – что ты обо всем разузнал сам. Что за намеки в статье на информаторов среди приближенных ко мне людей?»
– …Не могу поверить, – задумчиво произнес Птушко, – что ты обо всем узнал сам. Что за намеки в статье на информаторов среди приближенных ко мне людей?
Он отошел к своему рабочему столу, ливанул себе в стакан еще добрую порцию виски и накидал сверху льда.
– Ты в курсе, – сказал Татьянин отчим, – мы никогда не сдаем своих информаторов. – Валерий Петрович спокойно приложился к недопитому виски и спросил: – А почему на роль «героини» ты выбрал именно мою Татьяну?
– Потому что я знаю тебя. Татьяна – это твое слабое звено, Ходасевич. Как нас учили? Хочешь заставить человека страдать – надави на его болевую точку.
– И ты ждал целых семнадцать лет, чтобы мне отомстить?
Продюсер пожал плечами.
– Для мести, как говорил Конфуций, даже сорок лет не срок.
– Мне все-таки кажется, – задумчиво произнес Валерий Петрович, встряхивая свой стакан с виски (льдинки стукались друг о друга и гремели), – что тебя кто-то натолкнул на мысль провести операцию против моей Татьяны.
– Что ты имеешь в виду? – нахмурился Птушко.
– Что у тебя, Коля, тоже есть свое слабое звено.
Эти слова полковник произнес спокойно, отстраненно. Петля вокруг Птушко затягивалась все сильнее. Он сам шел в ловушку, умело направляемый Ходасевичем.
– То есть? – насторожился продюсер.
– Не будем об этом, – махнул рукою Танин отчим. – Это твои личные дела.
– И все-таки?
– Я думаю, выбрать именно Татьяну тебе посоветовал твой сын.
По лицу продюсера Валерий Петрович понял, что попал в точку.
– С чего ты взял?
– Потому что у твоего сына были свои причины ненавидеть мою падчерицу.
– Ну, возможно, – кивнул Птушко. – И что с того?
– …А почему, Валерочка, – спросила Татьяна, – ты вообще завел с ним этот разговор о его сыне?
– Знаешь, Танюшка, – отчим потянулся за сигаретой, достал ее, прикурил, с наслаждением выдохнул вонючий дым, – после того как я поговорил с Анжелой Манукян, я сразу понял: здесь что-то не то. Она слишком быстро и легко выдала мне всю информацию о подпольном проекте своего любовника. Причем для этого у нее не было никаких мотивов. Я ее не принуждал. У меня вообще не было ни одной зацепки! Ни единого рычага, чтобы заставить ее говорить! Не брать же всерьез ее собственную версию, что я понравился ей как мужчина.
– А что, Валерочка, – с ласковой улыбкой возразила Таня, – ты запросто можешь покорить кого угодно.
– Я не слишком похож на Джеймса Бонда.
– Похож. Ты такой же обаятельный.
Валерий Петрович скривился:
– Не болтай глупостей, – и продолжил: – После того разговора с Анжелой я стал думать: почему она сдала мне своего любовника? Явно здесь была какая-то покупка. Но какая? Информации для размышления мне недоставало, и я решил ее пополнить.
– Каким способом?
– Я установил наблюдение за Анжелой. С помощью нашего общего друга Синичкина.
– Ах вот где ты пропадал все эти дни!.. И что же ты нарыл про Анжелу?
– Нечто очень любопытное.
– …Я не пойму, куда ты клонишь, – нахмурился Птушко.
– Я вот думаю, – задумчиво произнес Ходасевич, уютно откинувшись в кресле. Он чувствовал себя хозяином положения. – Чья любовь более безоглядная и более безрассудная? Мужа – к жене? Или любовника – к любовнице? Или родителей – к своим детям? И чья из этих любовей наиболее слепа?
– Если судить по тебе и твоей Татьяне, – усмехнулся Птушко, – то – престарелого родителя к хорошенькой падчерице.
– А если судить, Коля, по тебе, – мягко парировал Валерий Петрович, – то ты, мой дорогой, слеп сразу на оба глаза.