Форсаж

– Так меня выпускают? – спросила она, стараясь скрыть дрожь в голосе.

– Да, – ответил начальник бесстрастно.

– Но послушайте, ведь такого не бывает.

– Да, обычно не бывает.

– Не могу в это поверить. Глаза начальника были холодны.

– А я могу.

Вечером в камере при свете тусклой лампочки она упаковывала свои вещи в черный пластиковый мешок для мусора. Их было немного. Несколько книг, пленки с музыкальными записями, пять пар трусов, две пары брюк, три футболки, одно безобразное платье, пара кроссовок, лифчик из почтового каталога, щетка для волос, зубная щетка, зубная нить, тампоны и маленький пузырек с аспирином. Косметики у нее не было. Среди бумаг – фотографии ее матери и покойного отца и старая записная книжка с именами тех, кто был в ее прежней жизни. Отношений она ни с кем не поддерживала, хотела про всех забыть и чтобы все забыли про нее.

Мейзи стояла, наблюдая, и тихо плакала, слезы скапливались в асимметричных ложбинках на ее щеках.

– Может быть, ты придешь навестить меня?

– Я не смогу, Мейзи, – ответила Кристина. – Я буду по тебе скучать, но я никогда не вернусь сюда обратно.

Мейзи протянула ей маленький флакончик духов.

– Больше мне нечего подарить. Кристина продолжала собираться.

– Ничего мне не нужно дарить.

– Такой, как ты, я раньше не встречала. Ты совсем не похожа на остальных.

– Я такая же, как все, Мейзи.

– Ты сегодня такое сделала. Об этом все только и говорят. Мягкого Ти выволокли днем из конторы и забрали ключи. – Мейзи бросила взгляд вдоль коридора, затем посмотрела на Кристину, глаза ее лучились нежностью, она ласково улыбалась.

Кристина покачала головой.

– Не могу, Мейзи.

– Ведь в последний раз.

– Не могу. Душой я уже не здесь.

Кристина посмотрела на потолок, ей была знакома каждая трещинка, каждый готовый обвалиться кусочек штукатурки. Еще одна ночь, и она больше никогда не увидит эту камеру.

Мейзи подступила к ней поближе.

– В последний раз?

Я поплачу о Мейзи позже, сказала себе Кристина.

– Прости, Мейзи, но сейчас у меня на уме другое.

Мейзи вздохнула.

– Ты собираешься вернуться к мужчинам?

– Это не то, о чем я в данный момент думаю.

– Знаю, но мне просто интересно.

– Мейзи, мне правда сейчас не до того. – Кристина повернулась к ней. Большие, спокойные глаза Мейзи были устремлены на нее.

– А я не сомневаюсь, что вернешься, – сказала Мейзи, в ее голосе звучала любовь. – Уж такая ты уродилась, моя крошка.

– Посмотрим.

– Мне ли не знать?

Может быть, она права, наверняка права. Неспроста же дрожали иногда у Кристины коленки, когда она думала о мужчинах.

– А я по ним скучаю, – сказала Мейзи. – Скучаю по моему Робби, он отец моего младшенького, самый крупный мужчина из тех, кого я знала.

– Да, знавала я парня, у которого было полно мускулов, – откликнулась Кристина. – Тот козел, из-за которого я сюда и попала.

– Ты никогда об этом не рассказывала.

– Кое-что я тебе рассказывала, Мейзи, то, что могла.

– Слыхала о Катише? Ее освободили после четырех лет отсидки, а потом она позвонила одной из наших и сказала, что у нее было аж десять мужчин в первую неделю на воле.

Кристина кивнула: ей говорили.

– Ты собираешься позвонить своей мамуле во Флориду?

– Очень хотела бы, но, возможно, с этим не стоит торопиться.

– Не уверена.

– Она по тебе так скучает. Кристина уронила мешок на пол.

– Может быть, я не скажу ей, что меня выпустили.

Мейзи нахмурилась в недоумении.

– Тяжелый случай.

Кристина посуровела. Да, тяжелый.

День ее условного освобождения был так далек, что она не позволяла себе думать о жизни в Манхэттене. Но теперь, по прошествии всего лишь нескольких часов, мысли одолевали ее. Нужны будут деньги, это точно. На тюремном счету лежало немногим более трехсот долларов, если ей удастся как-то прожить на эти деньги пару недель, все будет нормально. Она найдет работу и снимет комнату в центре города, возле Первой или Второй авеню. Начнет все сначала. Постарается не дергаться. С людьми будет разговаривать осторожно. А прожить можно и на гроши, тратить каждый доллар с оглядкой, больше ничего. Ей хотелось пройтись по улицам, посмотреть на витрины магазинов. Она купит себе маленький приемник, будет лежать на кровати и слушать WCBS-FM, станцию, крутящую старые хиты, читать журналы в книжном магазине, ходить в кино, просто балдеть в кресле с кока-колой и попкорном. Ей хотелось увидеть фильм с Джеком Николсоном, любой фильм, где он играет. Да. Еще она примет ванну, первую ванну за четыре года, такую горячую, как только можно вытерпеть. Она будет любоваться прелестными детьми в парке. Куда ушло время? Она попытается стать другой. Женщиной, которая настороже. В длинном темном пальто, из тех, которые можно купить в комиссионке в Виллидж за сорок баксов, с глубокими карманами. Достаточно просторном, чтобы в нем утонуть. Она будет гладить собак. Будет подметать пол. Подметать свой пол опять и опять. Может быть, ей удастся арендовать жилье с дощатым полом, который она сможет покрасить. В розовый или светло-зеленый, возможно. Потом стол. Пусть будут простой дубовый стол. Небольшой, со стулом. Она купит миленькое бра, когда сможет себе это позволить. Очень миленькое. Так много вещей, о которых надо подумать. Заведет кошку, станет краситься дорогой помадой; читая газеты, будет возмущаться редакционными статьями. Выйдет замуж за миллионера. Ха. Зажжет свечу, чтобы наблюдать за пламенем. И будет очень осторожной, это обязательно. Не станет с кем попало болтать, много о себе рассказывать. Возможно, сделает стрижку, купит солнечные очки. Она была уверена, что люди Тони Вердуччи станут ее разыскивать, наблюдать за ней. Она найдет себе жилье и скажет хозяину, что отопление должно быть хорошим. В тюрьме из-за холода стены в декабре покрывались льдом; половина женщин каждую зиму заболевала воспалением легких, кашляли и отхаркивались в уборных, особенно больные СПИДом. Что еще? Еще вино. Она будет пить его маленькими глотками, и пусть оно ударит в голову. Она не выпивала четыре года. Первый бокал, может быть, под кусок баранины или цыпленка. А пьют красное вино с цыпленком? Она не помнила. Это не важно. Напиться допьяна, вот чего ей хотелось. И хороший кофе. Не слишком много, всего пару чашек, это помогает думать. Сигареты тоже. Сколько захочет, но не больше пяти в день. Она пойдет в книжный магазин «Стренд» и поищет старые книжки. Пороется в историческом отделе, как раньше. Среди книг чувствуешь себя в безопасности. Хорошо бы прочитать последнюю биографию Чарльза Диккенса. Она собиралась найти какую-нибудь дерьмовую работу и жить на сущие гроши. Жить тихо и правильно. Покупать только качественную еду и держать ее в холодильнике. Овощи, и фрукты, и снятое молоко. Хороший хлеб. Может быть, немного сыра. Свежая морковка. Грейпфруты. Она скучала по луку и хорошей мексиканской еде, по хумусу, чесноку, хрустким яблокам, а еще по запаху химчистки и свежей газете, которую до нее никто не читал, хорошему шампуню и сэндвичу с копченой индейкой. Сто лет как не глазела на лимузины на Плаза-Отель, не имела собственного телефона, забыла вкус настоящего масла. Она мечтала, чтобы большая мужская рука нежно гладила ее шею вверх и вниз. И о моменте, когда мужчина целиком внутри тебя, когда тебе не хочется ни о чем думать. Ни о чем. Ездить в лифтах и смотреть, как зажигаются зеленые огни светофоров, слушать позвякивание велосипедных звонков – сколько вещей, о которых хотелось подумать, и сколько – о которых думать было тревожно. Почему, ради всего святого, манхэттенский окружной прокурор решил ее освободить? Ведь она была виновна, в самом деле виновна.