Под личиной

– Знаю, – буркнул Андрей, все еще во власти гнева.

– Остались три недели…

– Три так три.

– Тренер на тебя надеется, – продолжала Алена, будто не замечая неприветливости Андрея.

– Я знаю. Он мне звонил.

– Успеешь набрать форму?

– Постараюсь. На областных у нас практически нет конкурентов. Думаю, что прорвусь.

Алена вдруг умолкла. Видимо, ее что-то смущало. Андрей терпеливо ждал. Наконец она несколько изменившимся голосом сказала:

– Ты поправляйся… быстрее. И приходи в спортзал. Нам нужно поговорить.

– Приду, – механически ответил Андрей, хотя намеревался сказать совсем иное.

– Я жду. И еще одно… – Алена заколебалась, но все-таки продолжила: – У меня украли кольцо. То, что ты подарил. Помнишь?

– Где это случилось?

– В школьном спортзале. Мне так обидно…

– Может, ты его потеряла?

– Нет, что ты! Я не могла его потерять. Кольцо было в сумке, которую я оставила в раздевалке. А после уроков его не оказалось.

– Невелика ценность… – тихо буркнул Андрей.

Пекарский, гад! Это его рук дело. Ну, погоди, я выздоровею, подумал юноша…

– Что ты сказал? – спросила Алена.

– Да так, ничего…

– Тогда до свидания. Мне пора на тренировку. И… прости меня. Я виновата… – На другом конце провода раздались сигналы отбоя.

Би-би-би… Андрей не клал трубку на рычаги минуты две, пытаясь привести в порядок хаос мыслей. Он был потрясен. Алена попросила прощения! Невероятно… И что теперь ему делать? Неужели все можно вернуть на круги своя?

Алена, любимая… Я так по тебе соскучился… Нет, нет! Она предала его. Она изменила ему. Такое прощать нельзя!

Все смешалось в голове бедного юноши, и он не знал, радоваться ему, грустить или ненавидеть. Внезапно воскреснувшая любовь не обогрела его душу, а обожгла.

Волкодав

Я был прав – Висловский приказал долго жить. Вечером, когда я, добравшись до своего дома, включил телевизор, журналистская братия уже била во все колокола почти на всех телевизионных каналах.

Чего только не было в бредятине, которая голубым потоком лилась с экранов! Мои уши сначала опухли от сплошного вранья и домыслов, а затем посинели и свернулись в трубочки.

Оказалось, что Денни был образцовым гражданином, примерным отцом семейства и никогда не имел врагов. Его бизнес являлся образцом законопослушности и порядочности. Тяжелое детство, безотцовщина и постоянное безденежье в юные годы не вытравили из его души благородные порывы. (Далее шло перечисление заслуг Висловского на ниве благотворительности). Народ рыдает от такой потери и гневно клеймит убийц.

Доколе!

Еще больше сиропа было в панегириках по погибшему вместе с Висловским коммерческому директору "ящика". (Я наконец узнал его фамилию – Чебалин). Перечисление его заслуг заняло полчаса эфирного времени.

В конце выпуска новостей я готов был рвать волосы на голове от горя – какая огромная потеря для родины!

Но я лишь принял холодный душ и с удовольствием выпил две бутылки пива. А затем лег в постель и проспал крепким сном праведника до самого утра. Вот такая я бесчувственная и безнравственная скотина…

Марья встретила меня квадратными глазами.

– Удивлена? Ты видишь перед собой трудоголика. Я не смог прожить без работы и дня. Безделье меня угнетает.

– Шеф, убили Висловского! – выпалила Марья на одном дыхании.

– Плакали наши денежки, – сказал я спокойно, усаживаясь в свое кресло. – Будь добра, свари мне кофе. Да покрепче. И поставь на стол коньяк и рюмки. Помянем раба божьего Денни.

Марья не уходила. Она стояла передо мной навытяжку и смотрела обличающим взглядом.

Я понял ее состояние и добродушно ухмыльнулся.

– Марья Казимировна, я не способен на такие штуки. Я уже забыл, как держать автомат. И с какой стороны он стреляет. Нет, я не убивал Висловского. Да, если честно, у меня руки чесались надрать ему задницу. Но не более того. Я мирный человек. И садиться в тюрьму из-за какого-то подонка у меня желания нет.

Я врал так вдохновенно, что даже сам себе поверил. Конечно, я не убивал Висловского. И в зону меня не тянет – я уже там был, выполняя задание командования. Но что касается всего остального…

– Это… правда?

– Истинный крест.

Она еще немного посверлила меня глазами, а затем повернулась и вышла из кабинета, держась ровно и шагая, как царский гренадер.

Я улыбнулся. Ее испуг меня умилял. Нежели Марья ко мне неравнодушна?