Мне – 65

А я тем временем ринулся в военную прокуратуру и добился посылки чрезвычайной комиссии для расследовании этого мерзкого дела. Конечно, комиссию долго отказывались посылать под множеством предлогов, я настаивал, ходил к Язову (Яузову, «Ярость»), теребил, привлек к этому Союз Писателей СССР, и вот наконец комиссия из Москвы в воинской части в Сибири.

Суд длился почти полгода. По пути выяснялось, что вся воинская часть работает на офицерских фермах, где разводят свиней. Это самые счастливые, остальные заготавливают лес на продажу. Этим жрать вовсе нечего: едят кузнечиков, жуков, ящериц, любую живность, что удается поймать, едят молодые побеги… Все они выглядят страшнее, чем узники Бухенвальда.

Комиссия узнала и про «танкистов», так называют тех беглецов, что, убежав из части, даже не пытались уйти на поездах, а прячутся в Братске и других городах в канализационных люках. Горожане знают о них, многие жители берут в магазинах по лишней булке хлеба и, завидя слегка отодвинутый люк, бросают туда хлеб.

Однако редко кому из «танкистов» удается пережить зиму

Полгода пришлось и работать, чтобы оплачивать гостиницу и содержание в ней Ирины и сына, и постоянно следить, чтобы суд не замяли, не прервали, не отложили снова и снова, чтобы теперь уже военные не отмазались…

Но для меня страшное напряжение привело к тому, что начало болеть сердце. Все сильнее и сильнее. Наконец боли стали такими дикими, что я, всю жизнь ненавидевший любые лекарства, начал горстями поглощать все, что в изобилии на полочке у Ирины: валокордин, корвалол, кордигит, нитроглицерин. А когда они начали заканчиваться, я выползал в аптеку и закупал столько, что хватило бы на средних размеров больницу.

Боль чуть отпускала, но никогда не оставляла. Иногда от жуткой рези в груди я почти терял сознание, но, сцепив зубы, заставлял себя держаться. Нет времени идти к врачам: каждую минуту Ирина может позвонить из Братска и, рыдая, сообщить о новой задержке. Нужно быть готовым, проглотив горсть лекарств и держась за сердце, выйти из дому и снова идти в московскую, то есть всесоюзную военную прокуратуру.

Полгода все это длилось, мучительные и бесконечные полгода, а когда все закончилось, воинскую часть расформировали, Ирина привезла сына в Москву. Его перевели в подмосковную часть, где из-за близости Москвы и возможных комиссий порядки гораздо строже. Когда его наконец-то доставили в подмосковную часть и там оформили, прикрепили, боль постепенно начала отпускать. И снова не до врачей, сложности и здесь, под Москвой, нужно улаживать, нужно все делать самому, но это уже совсем другой уровень, так что боль постепенно утихла. А в Сибири офицеры рыдали слезами размером с картофелины: лишились рабов и крупных свиноферм!

А через год на ежегодном осмотре – в Литфонде для писателей ежегодная диспансеризация! – врач, рассматривая кардиоленту, спросил с удивлением, почему в его записях ничего нет о моем инфаркте миокарда, который случился у меня, судя по шраму, десять-двенадцать месяцев тому назад?

Еще в 1976 году на Всесоюзном семинаре молодых писателей-фантастов я познакомился со Станиславом Гагариным, писателем-моряком, штурманом, веселым и шумным человеком и, как это нередко бывает в писательской среде, беспробудным пропойцей.

Когда началась горбачевская борьба за трезвый образ жизни, в Союзе Писателей сопротивлялись, как могли, но бесконечно откладывать нельзя, из ЦК партии настаивали, пора создавать Общество Трезвости, они уже созданы во всех учреждениях, на всех предприятиях, заводах, остался неохваченным только Союз Писателей…

Чтобы дело не сорвалось, на это мероприятие прибыли из ЦК высшие иерархи партии, уселись за стол с красной скатертью и буравили сидящих в Большом зале острыми взглядами. Мы, рядовые члены партии, сидим и злимся, но, что делать, дисциплина обязывает, вот сейчас и у нас будет создано это дурацкое Общество по Борьбе За Трезвость…

Гагарин сидел крайним у прохода, и пока председательствующий подробно рассказывал, морщась, как будто постоянно глотал хинин, что это за Общество и зачем оно, Гагарин раза четыре выпадал на ковровую дорожку. Его поднимали, усаживали, он отхлебывал из бутылки, начинал дремать и снова с грохотом рушился в проход. Это, конечно, вызывало веселое оживление.

Наконец председательствующий предложил называть кандидатуры тех надежных товарищей, которые могли бы возглавить это трудное и такое нужное стране и обществу дело.