Четвертый тост

Т о т, что сидел допрежь на стуле, среагировал с похвальной быстротой, инстинктивно, а значит, видывал виды – он моментально рухнул на пол, распластался в углу, прикрывая руками голову, – словом, сделал все, чтобы уберечься от разрыва гранаты, насколько удастся. Парой секунд позже он, успев все-таки что-то такое сообразить, уже вскочил, весь в пыли, как черт, потянулся за пазуху – но на нем уже сидел Костя, выкрутив правую конечность и прижимая рожей к полу, а Курловский, мигом погасив фонарь, замер в углу, направив на дверь ствол автомата. Уже работая , оба слышали, как в соседней комнате возникло шевеление, негромкая возня.

Приподняв пленного и прикрываясь им, как щитом, Костя навел на дверь дуло «Вектора».

– Эй, как там? – тихо окликнул из соседней комнаты знакомый голос.

– Хоп! – с превеликим облегчением ответил Курловский.

Судя по тишине, Сергей с Булгаком уже успели скрутить того, кто обитал в маленькой комнате.

Так и есть, конечно, – Сергей головой вперед втолкнул в комнату скрюченную в три погибели фигуру, предусмотрительно держа у ее виска пистолет и шепотом увещевая:

– Пискнешь, сука, – прикончу…

Заранее нарезанная на соответствующие куски веревка была разложена по карманам. Обоих пленных быстренько связали и хозяйственно положили под стену, в уголок, чтобы не мешали перемещениям. Повесили на место импровизированные занавески. Тогда только Костя достал рацию, нажал кнопку и кратко сообщил:

– Четыре. Четыре.

– Ноль. Ноль, – обрадованно откликнулась рация голосом майора Влада.

На этом радиопереговоры и свернули – а о чем, собственно, рассусоливать? Они доложили, что все в порядке, а командир ответил, что понял. Какие тут, к черту, долгие дискуссии?

Включив фонарик и держа его так, чтобы луч не поднимался выше подоконника, Курловский осветил пленников, чтобы определить, кто из них Исмаил. Запихнул более молодому в рот найденную здесь же, на полу, тряпку, присел на корточки рядом с «народным целителем» и шепнул ему на ухо:

– Говорить будем?

– Ссс… – только и прошипел тот, очевидно, собираясь изречь какое-то нехорошее слово, начинавшееся с этой именно буквы.

Курловский встряхнул лежащего, тот клацнул зубами и ничего больше не сказал. Капитан ласково зашептал ему на ухо:

– Слушай, целитель, ты человек пожилой, а значит, давно живешь, привык жить… Не будешь говорить, зарежу к чертовой матери. – И, подкрепляя угрозу, приложил к шее лежащего лезвие ножа.

Тот презрительно процедил сквозь зубы пару фраз – в том духе, что пленивший его самая натуральная собака и собачьей же смертью подохнет, а вот он, Исмаил, наоборот, смерти нисколечко не боится, как гордый сын чеченского народа.

– Ты мне тут не чирикай про чеченский народ, – поморщился в темноте Курловский. – Ну какой ты чеченец? Ты, Далгатов, и вовсе даже аварец, я точно знаю… А впрочем, давай попробуем. Вот заори во весь голос, чтобы вокруг всполошились, – и я тебе тут же перехвачу глотку… Ну, рискнешь?

Сам он рисковать ни в коем случае не собирался, а потому держал нож так, чтобы при первом же звуке, исторгнутом пленником, мгновенно отправить его к праотцам. Однако время шло, а пленный все не кричал.

– Ну, то-то, – резюмировал Курловский. – Будет он тут смертника изображать… Далгатов, какой из тебя смертник – курам на смех. Какого ты вообще рожна в это дело впутался? Сидел бы себе в родном Дербенте, мошенничал по-старому с амулетами и волшебными кусочками лунного камня, украдкой купленного у НАСА… Зачем тебя, дурака, на старости лет в политику понесло, ты всегда по уголовным статьям ходил…

– Ты что, дербентский опер? – придушенно изумился целитель.

– А ты как думал? – отрезал Курловский.

Он в жизни не бывал в Дербенте, даже проездом, о хозяине явки знал лишь то, что сообщили опера, но, понятное дело, не собирался посвящать Исмаила в такие тонкости, пусть и дальше думает, что его ведут от самого Дербента…

– Только ты, экстрасенс вшивый, заигрался, – продолжал он неумолимо, поглаживая шею Исмаила кончиком клинка с ловкостью опытного брадобрея. – Совсем забыл, что тут война, никто тебе не станет бегать за адвокатом, и прокурорского надзора в окрестностях вовсе нету. Будешь молчать – размахну, к чертям, глотку, мне молодой все расскажет, он еще пожить не успел…

– Он не расскажет, – заторопился Исмаил. – Это – «черный балахон», от него толку не добьешься…