Четвертый тост

– Хар-рашо пошла…

И широко улыбнулся. Дураку было ясно, что русский служивый человек моментально перешел в состояние распохмеленной томности. А дураком хромой наверняка не был. И, улучив момент, вроде бы равнодушным тоном поинтересовался:

– Неприятности, командир?

А! – махнул Курловский рукой, с той же непринужденностью сгребая с прилавка пачку деревенского «Мальборо». – Я у тебя и табачку заодно, в долг… Да так… Видел красавца? Гэбэшники второй день чего-то суетятся, а нам лишняя нервотрепка. Главное, не понятно ничего, да наше дело маленькое… Стой, мент, где поставили, улыбку изображай… А ведь никакое он мне не начальство…

Хромой предупредительно заметил:

– Я сам в армии служил, понимаю…

– Да что ты понимаешь, частный капитал? – безнадежно махнул рукой Курловский, нацеживая себе по второму. – Очень мне надо за ними ходить, как дураку, в спектакле ихнем подыгрывать… – Он лихо выплеснул водку в рот, оглянулся на яркую вывеску. – Что, тю-тю ваш целитель? Я так понимаю, он и не целитель вовсе, а, ребята?

Молодой переглянулся с пожилым, оба одинаково пожали плечами.

– Мы его и не знаем, – заверил хромой. – Нам-то что? У нас магазин, сам видишь, и документы в порядке… А что с ним такое?

– А я знаю? – фыркнул Курловский. – Понаехало ночью гэбэ, с маху перешлепало уйму народу, а теперь ихний главный, Наполеон в дезодорантах, озирает тут все… Я так понимаю, целитель ваш был форменным резидентом…

– Его что, убили?

– А ты его знал?! – грозно нахмурился Курловский.

– Откуда? Просто смотрю – нет его с утра, больные ждали-ждали и разошлись. А он всегда аккуратно открывал, в девять. Люди говорят, ночью была стрельба…

А я тебе что говорю? Кучу народу положили. – Курловский словно спохватился вдруг: а с чего это он, собственно, мент бравый, торчит тут с этим аборигеном и разговоры с ним разговаривает? Оказал минимум любезности в благодарность за даровой пузырь, вот и довольно с него. Пусть спасибо скажет, что всю лавку по карманам не распихал…

Приняв гордый и непреклонный вид, он снизошел до небрежного кивка и отошел к машине, бережно запихивая ополовиненную бутылку во внутренний карман. Затылком чувствовал острый, напряженный взгляд – ну, так и надо, будет вам, ребятки, что доложить отцу-курбаши…

Великодушно передав ополовиненный сосуд сидевшему за рулем Доктору Айболиту, остановился у кабины так, чтобы в зеркало заднего вида наблюдать за «торговым предприятием». Как он и думал, хромой явственно забеспокоился: коротко пошептавшись с пожилым, закултыхал к их машине, желтенькой, тронутой ржавчиной «шестерке», плюхнулся на водительское место и быстренько укатил. Нет, вряд ли он рвался немедленно доложить куда следует – не такое это быстрое дело, цепочка времени требует. Тут, надо полагать, другое. Скляр при виде хромого и бровью не повел – вероятнее всего, видел где-то мельком, возможно, с более густой бородищей-шевелюрой, не может же он помнить каждого «пехотинца», сие не в человеческих силах, да и к чему забивать голову?! А вот хромой Скляра запомнил – лицезрел, ручаться можно, в компании своих отцов-командиров, знал, что человечек это непростой. Ну, а поскольку Скляр, вот сюрприз, оказался раскрывшим свое инкогнито гэбэшником, хромой испугался, что «засланный казачок» может его вспомнить, опознать.

Ничего, пройдет совсем немного времени, и хромой начнет обдумывать, анализировать то, о чем в спешке особо и не задумывался. Вспомнит, что те же самые ребятки, в том же точно составе сопровождали вчера эстрадную звезду – а нынче, изволите ли видеть, с неким чином приперлись, с раскрывшимся разведчиком. Информации к размышлению будет масса… а впрочем, это опять-таки не наше дело…

Из подъезда показалась бравая компания. Скляра пропустили в кузов первым – конечно, не из-за почтения к «начальству». Усадили у самой кабины.

– Разрешите, ваше благородие, господин орденоносец? – вежливо осведомился Токарев, раскрывая наручники.

Скляр поджал губы, подставил руки, глядя в брезентовый потолок, кое-где зиявший мелкими прорехами, так, словно был надменной принцессой, попавшей в лапы неотесанных пиратов. «Надо заметить, – сказал себе Курловский, – что некоторая уверенность в себе к «пану сотнику» вернулась – после того, как ему, должно быть, твердо гарантировали, что он не попадет на ту сторону границы, в дружеские объятия грузинской Фэмиды …»