Год крысы. Видунья

– Правда?! А тем, кто снизу, не тяжело?

– О Хольга, кого ты мне ниспослала! – Крыс устало прикрыл глаза. – Ладно. Поехали в город, дурында. Корову только разверни.

– Зачем?

– Он в другой стороне.

– Не может быть! – ахнула Рыска. – Я же с дороги не сходила! Значит, должна была приехать или в город, или на хутор!

– Можно подумать, это единственная дорога в стране.

– А на нашем хуторе – да! – Девушка тут же поняла, какую глупость сморозила. Конечно, весок в округе много, и от каждой пуповиной тянется тропа. – Раньше сказать не мог?

– Раньше мне это было невыгодно.

– Ты что, вправду хотел умереть? – дрогнувшим голосом спросила Рыска.

– А ты бы хотела так жить? – Альк свернулся клубком, его снова начало знобить.

Девушка неуверенно протянула ладонь, отдернула, снова протянула и все-таки осторожно прикрыла жесткую всклокоченную шерсть. Сначала было противно, потом вроде отпустило.

– Убери лапу, – проворчал крыс, не открывая глаз. Но Рыска замешкалась, а повторять он не стал.

Глава 13

В городах крысы кишат неисчислимыми полчищами, вырастая намного крупнее и злее весковых собратьев.

Там же

Цыка и чернобородый Мих доехали почти до города, но беглянка как сквозь землю провалилась. Не видели ее ни в Вилках, ни в Рыбалкине, хотя скучающих на лавочках бабок в обеих весках было полно.

Ничего не попишешь, пришлось разворачивать коров. В городе девчонку неделю можно искать (если она вообще там!), а Сурок разрешения на такую задержку не давал, на хуторе работы невпроворот. Да и денег на житье с собой не брали.

– И куда ее понесло? – недоумевал Цыка. – Неужели в обратную сторону, к болотам?

– Может, просто не догнали, – без большой уверенности предположил Мих. – Если она еще посреди ночи вышла…

– Так она вышла, а мы выехали! И коров Сурок лучших дал! Не, если б она в эту сторону пошла, настигли б.

– Это ж ты кричал: «В город, в город!», – не без ехидства напомнил чернобородый. – По уму надо было в обе стороны ловцов послать.

– Где ж твой ум до сих пор был? – разозлился Цыка. – Взял бы да сказал это Сурку.

– А мне без разницы, найдем мы ее или нет, – безмятежно признался Мих. – Убежала – значит, припекло. Чего человека неволить?

– Зато мне есть разница! – Возвращаться с пустыми руками было боязно и стыдно: бахвалился же, что еще до вечера девчонку привезет. И, как на грех, скоро им с Фессей расчет брать; как бы обозленный Сурок не удержал часть платы. И налог этот еще…

– Слышь, Мих, а вдруг савряне и впрямь войну мутят?

– Че ж тогда с нас сребры собирают? Пусть бы в Саврию сборщика и засылали.

– Дурак ты! – не оценил шутки Цыка. – Шила ж в мешке не утаишь, небось донесли тсарю, что соседи мечи точат. Вот он и решил к теплому приему подготовиться.

– Да уж, – согласился чернобородый. – Тсарь-то наш старенький, но суровый! А вот сынок его, говорят, тряпка. Смех сказать: тридцать лет, а до сих пор холостой!

– О саврянской тсаревне небось мечтает, – предположил Цыка, и оба снова захохотали: какой нормальный мужик на такое счастье польстится?! Тем более что ей уже за двадцать, и, по слухам, с одного взгляда ясно, почему она так в девках засиделась. Сурок вон из города шутейную картинку на стену привез: такое рыло намалевано, что даже теща начинает красавицей казаться.

– Не, – подумав, сказал Мих. – Пенделя я б какому-нибудь белокосому ввалил знатного, но один на один. А война – ну ее к Сашию! Только обжились заново…

– А если все-таки нападут? Пойдешь в ополчение?

– Кто нас спрашивать-то будет? Погонят… Гляди, идет кто-то! – встрепенулся батрак.

По дороге навстречу всадникам плелся одинокий мужчина – насколько позволяли разобрать лесные сумерки, не бродяга, а просто хорошенько пожеванный Сашием: одежда новая, добротная, но как будто в ней искупались и позволили высохнуть прямо на теле. На ноге сапог с высоким голенищем. На левой. Правую незнакомец обмотал какой-то тряпкой. За спиной висели ножны без меча.

Цыка посмотрел на него с большим сомнением, но все же окликнул:

– Эй, друг, ты девку на корове не видал? Девка черная, корова трехцветная, с утра ищем!

Человек поднял голову, и батраку стало страшно: такие стеклянные, безумные глаза на него уставились.