Главный бой

Отряды степняков все прибывали, перекрыть дороги в Киев пока сумели не все. Слишком вольно раскинулся город на семи холмах, к тому же разлегся на берегу широкого, как море, Днепра, а там берега, горные кручи. Печенеги старались держать на всех дорогах хотя бы легкие отряды, а Владимир тем временем рассылал гонцов в окрестные города, требовал собрать всех, кто способен держать в руках оружие.

— Еще с недельку, — определил Волчий Хвост. Он как княжий хвост держался за князем, подавал советы, тут же передавал наказы гридням-вестовым. — С недельку еще не перекроют все пути-дорожки к городу. Но потом стиснут кольцо так, что мышь не проскользнет, комар не пролетит!

Но пир продолжался. Ибо когда закончится пир, закончится и земля. Только теперь и Владимир чаще покидал тронное кресло, подсаживался то к одной группе богатырей, то к другой, выслушивал, двигал складками на лбу. Что у трезвого на уме, то у пьяного на языке. Но даже трезвый, прикинувшись пьяным, может резать правду-матку в глаза, а назавтра вроде бы повиниться: спьяну, мол, наговорил дерзостей…

Но князь на то и князь, что уже и не человек вроде бы. Нет права на людскую обиду или «ндравится — не ндравится», должон делать то, что надо, а не то, что хочется. Вот и выслушивал обидные речи, что не укрепил стены, а слишком много держит застав богатырских в Степи, слишком далеко отодвигает кордоны, слишком много привечает чужеземных богатырей, а мало богатств достается своим, русам да славянам…

Кивает, соглашается, уважение выказывает, но молчит, что заставы, столь малогодные для большой войны, сорок лет сдерживают набеги мелких отрядов, те раньше как саранча разоряли земли пахарей, а сейчас именно с застав загодя донесли, что орда движется несметная, одиннадцать ханов, а захваченные пленные под пыткой рассказали и о ханах, и об освобождении заложника, и о странном хане Отроке…

В разгар пира в дверях появился Вьюн, молодой богатырь, умелый с мечом и топором, но особо искусный с боевым цепом. Его шатало, доспехи были посечены, с разбитой брови стекала алая струйка.

— Княже! — воскликнул он срывающимся голосом. — Чужеземный богатырь пересек кордоны наших земель!.. Да, знаешь ли, к Киеву подошла орда печенежская! Сам видел!

— Видел, — буркнул Владимир.

Богатыря подхватили под руки, Владимир успел заметить, как Корневич, сейчас последний из старых богатырей, нахмурившись, быстро встал из-за стола. Пока молодого богатыря отпаивали матерым вином, Корневич выскользнул за их спинами. Через минуту Владимир услышал тяжелый топот, от которого зазвенела посуда: конь Корневича как гора, выше и тяжелее даже жеребца Ильи Муромца. Если накормить отборным зерном и напоить водой ключевой, мог мчаться быстрее выпущенной стрелы и к обеду достичь хоть стен Царьграда.

Пир длился, когда за окном раздались крики, гомон, испуганные вскрики. Шум и топот надвигались снизу, вскоре на лестнице показались дюжие гридни, вели под руки кого-то с опущенной головой.

Когда миновали порог, Владимир со страхом в сердце узнал Корневича. Седые волосы падали на лицо, а когда он с усилием поднял голову, князь увидел стыд во взгляде старого богатыря.

— Прости, княже, — прохрипел он. — Прости… но не сумел я… Видать, старею. Это оказался зверь, а не человек.

— Что с ним? — потребовал Владимир.

— Остановился напоить коня… затем… в Киев… А я кое-как в седло… поперек… верный конь домчал раньше…

Владимир кивнул:

— Спасибо, что сумел предупредить. Отдыхай, лекарь посмотрит твои раны. Ну-ка, ребята, настало время сильнейших. Чужака нельзя впустить в город!.. Нам только здесь врага недостает.

Он сказал «сильнейших», верный принципу, что похвала привязывает людей крепче, чем подачки златом.

За столами был шум, богатыри вскакивали, расправляли плечи. Перекрывая гам, разнесся звонкий и чистый, как звон дамасской стали, голос Ратьгоя:

— Княже!.. Дозволь мне!

Владимир с сомнением посмотрел на пышущее молодым задором румяное лицо молодого богатыря. Больно молод, дерзок, переоценивает свои силы, задирист, из-за чего бывал бит… Правда, с того времени силы набрал заметно. С другой стороны, сейчас нечего смотреть на уважительные манеры, а силой да ловкостью небо не обидело воеводского сына.

— Поторопись, — велел он. — Похоже, тот уже подъезжает к вратам.

— Но дальше не проедет!