Главный бой

Она молча смотрела ему в глаза, их взгляды скрестились, так некоторое время смотрели не размыкая взоров.

За спиной крякнул старый боярин:

— Эхма, эт ты верно рек!.. Как нельзя вовремя. Не прискачи как буря, быть бы нашей Светлозорьке за этим… тьфу!.. за погонщиком скота.

Добрыня удивился:

— Мне показалось, что он не меньше чем хан.

— Он и есть хан, — отмахнулся боярин. — Даже великий хан. Под ним еще двадцать ханов! Конечно, если бы он знал, что встретит тебя, то привел бы народу побольше. Но пришел ты, теперь Светлозорька — твоя.

Добрыня скупо усмехнулся, сердце сжала горечь.

— Спасибо. Ты забыл спросить Светлозорьку.

Он был уверен, что принцесса лишь гневно поведет бровью, но она, как ему показалось, слегка наклонила голову. Солнце преломилось в бриллиантах короны, он зажмурился. Боярин сказал довольно:

— Да, ты вовремя. Эй, волхв!

Из терема под руки вывели дряхлого старца. Голова тряслась, в лысине отражалось солнце, белая борода опускалась до колен. Он делал шаг, останавливался передохнуть, делал второй шаг. За ним молодые волхвы несли священные чаши, обереги, ритуальные ножи.

Чувствуя недоброе, Добрыня поинтересовался:

— Это по случаю избавления?

— Да, — сообщил боярин. — Заодно и свадьбы. Понимаешь, он так стар, что ему тяжко и ложку ко рту донести. Пусть уж сразу, хотя вроде бы недостойно такой знатной принцессы, как наша, что ведет свой род от самого первого человека…

«А мы все от какого?», — подумал Добрыня, но вслух сказал:

— Ладно, не буду мешать вашей свадьбе. Нам с Лесей пора ехать дальше.

Рядом прерывисто вздохнуло. Леся посмотрела на него такими исполненными горячей благодарности глазами, что ему стало неловко. Боярин, однако, смотрел озадаченно. Потом на широком лице расплылась улыбка шире Днепра в половодье.

— Га-га, все шутишь?.. Играйте, грит, свадьбу без него!.. Га-га!

Бояре услужливо захохотали. Лицо Светлозорьки оставалось бледным и серьезным. Тонкие, как шелковые нити, брови слегка поднялись, а глаза внимательно всматривались в суровое лицо незнакомца.

Волхва между тем подвели и поставили, поддерживая под руки, перед Добрыней. Леся молчала, не выдвигалась вперед, даже не стояла рядом, но Добрыня явственно ощущал ее присутствие.

— Приветствую тебя, князь… — заговорил старик дребезжащим, как оторванная кора на ветру, голосом.

Добрыня прервал:

— Я не князь.

— Князь, — поправил боярин тут же. — По нашим обычаям любого жениха величают князем, даже если он простолюдин из простолюдинов. Так что князь, князь!.. А потом и в самом деле станешь князем, а то и…

Он многозначительно умолк. Бояре гудели, как сытые, засыпающие пчелы в большом улье. Добрыня чувствовал себя на перекрестье множества взглядов.

— Ага, — сказал он наконец. — Ага. Вот как оно повернулось. Как говорится, не делай добра…

Глава 18

Принцесса молчала, смотрела выжидательно. Лицо держала бесстрастным, но в ее глазах он прочел слишком многое. Горячая кровь прихлынула в голову, кончики ушей раскалились, от них пошел нагреваться шлем.

Сердясь на себя, он без нужды выпятил нижнюю челюсть, сделал лицо суровым.

— Принцесса, — прозвучал его сильный, мужественный голос, — я потрясен… ну прямо как обухом простолюдина в боярский лоб!.. Мне, вот такому, выпало счастье невиданное. Но, увы, увы. Я на княжьей службе! Мне еще путь великий впереди. А хвост, как у вас говорится, позади.

Принцесса несколько мгновений изучающе рассматривала его суровое, словно вырезанное из гранита, теперь уже красного, лицо. Их глаза встретились, сомкнулись. Добрыня стиснул зубы, приказывая себе держаться. Принцесса вскинула тонкие, как нарисованные, брови:

— Но что тебе служба? Это теперь твое королевство!

— Видишь ли, принцесса…

— Мало? — поняла она. Ее взгляд оценивающе пробежал по его могучей фигуре. — Раздвинуть мечом пределы не так уж и сложно, если меч в такой руке, герой.

— Не то… Понимаешь, принцесса… мужчина не может отказаться от слова.

К его удивлению, она ответила тотчас же:

— Понимаю. Сколько твое нынешнее поручение займет времени?

Он взглянул в ее чистое лицо, исполненное такой неслыханной красоты, что сердце уже не щемило сладко, а рвалось на части и падало к ее ногам. Голос стал тяжелым и хриплым:

— Ты прости меня. Но… мне отпущено всего две недели. Из них я три дня… уже четыре… или даже пять… потратил черт-те на что.