Главный бой

— Ну-ну, — обронил он небрежно. — Это ты, Пертоний? Да ты осмелился…

— Я, Ваша Божественность!

Базилевс медленно изволил повернуть голову. Спархий стоял на коленях, стукался лбом о мраморный пол. Сердце базилевса тревожно и радостно стукнуло. Когда спархий на мгновение вскидывал голову, лицо его сияло, как начищенный таз цирюльника, а безобразный рот растягивался до ушей.

— Есть новость! — почти выкрикнул он. — Им удалось!

Базилевс едва удержался, чтобы не заулыбаться, выказывая тем самым непристойную радость от такого пустяка для могучей империи. По телу прошла дрожь, он сразу ощутил себя молодым и сильным. Едва удерживаясь, чтобы не засиять, подобно этому простолюдину, он кивнул:

— Встань.

Сияющий спархий встал, но старался держаться так, что и стоя выглядел ниже сидящего властителя империи. Его тщедушные лапки отряхивали одежду.

Базилевс отстегнул с пояса кошель с золотыми монетами:

— Прими за доставленную весть.

Пертоний поймал на лету, спрятал в складках одежды.

— Ну?

Спархий сиял, как намазанный жиром каравай сдобного хлеба. Глазки стали щелочками.

— Свершилось! Они сумели его уговорить!

Базилевс выдохнул пораженно:

— Как?

— Ваша Божественность, вы не поверите…

Пока он рассказывал, базилевс, хоть и не упускал ни слова из этой удивительной истории, уже запустил, анализировал новые сведения, искал слабые места, точки приложения силы. Когда спархий закончил, кивнул со спокойствием, хотя внутри все еще бушевала буря:

— Наш бог нам помогает. Этот дикарь, этот… я не подберу слов!.. он не смог устоять… вовсе не перед клочком жалкой полыни! Кто в это поверит? Он не устоял перед властной волей нашего бога. Этим лишь можно объяснить столь странное чудо, столь явное преображение язычника!

Спархий сказал осторожно:

— Но не лучше ли было бы обратить его в нашу веру?

— Нет, — ответил базилевс резко. — Пусть эти дикари режут друг друга. Степняки славян, славяне — степняков. Теперь хан Отрок вернется и возглавит коалицию ханов. С его опытом и умением, воинским талантом, его популярностью в войсках… их объединенное войско станет непобедимым! После разгрома Русского царства оно может угрожать и нам, но мы прямо сегодня начнем продумывать, как направить их энергию… ну, скажем, все дальше и дальше на запад.

Пертоний воскликнул:

— Но за землями дикой Руси земли наших единоверцев!

Брови базилевса чуть приподнялись, а глаза оглядели спархия с непередаваемым презрением.

— Единоверцы? У империи есть только одна вера! И один народ. Это мы. Других единоверцев у нас нет. За землями дикой Руси возникли еще какие-то варварские королевства. Хотя не так могучи, как эта загадочная Русь, но тоже… тоже представляют опасность.

— Я вас понял, Ваша Божественность.

— А когда сомнем Русь, — закончил базилевс победно, — мы сомнем и прочие карликовые королевства Европы!

Летние ночи коротки, вечерний закат плавно переходит в утреннюю зарю, в народе говорят, заря с зарею встречаются, но Добрыня как будто в самом деле мог спать только в глубокой тьме: кони не успевали отдохнуть, как он снова на зорьке седлал и мчался, мчался, мчался…

Сам Снежок готов был нестись сутками, не зная усталости, но из-за Леси приходилось придерживать, идти шагом, а то и вовсе останавливаться. Сейчас он несся, чувствуя сперва обжигающие лучи на крупе, потом жар ушел, а день постепенно перешел в вечер. От далекого леса потянулись резкие заостренные тени, двигались с равнодушной неторопливостью огромных турьих стад. Первыми затопили, подобно половодью, все низины, байраки, овраги и ярки, а от каждого камешка отбрасывали длинные, все время растущие тени.

На виднокрае что-то чернело. Леся не сразу поняла, что это столб дыма, начала поглядывать тревожно то на далекий пожар, то на Добрыню. Витязь слегка покачивался к такт конскому скоку, весь погруженный в свои думы. Тоже заметил, как поняла Леся, но отнесся с полнейшим равнодушием. В тревожном мире все время где-то что-то горит, кого-то режут, лишают жизни. На помощь не успеть, пока доскачешь — трижды выгорит дотла…

Солнце, яркое и слепящее, ударило в глаза. Добрыня невольно прикрылся ладонью. Стена вековых дубов осталась позади, дальше снова степь, а дорожка, не желая расставаться с рощей, угодливо изогнулась и побежала по самой опушке, стремясь держаться в тени.