Осколки великой мечты

А она и не понимала, хочет ли за Баргузинова замуж. Не чувствовала она к нему той отчаянной, всепоглощающей любви, как к Полонскому. И не испытывала того полужертвенного снисхождения, какое заставляло ее быть вместе с покойным Васечкой, столь любившим ее…

Что она чувствовала к Баргузинову? Уважение – да. Опаску – тоже. И еще – ей было хорошо с ним в постели.

Но… Довольно ли этих чувств для того, чтобы жить вместе? А если уйти от Баргузинова – что остается ей тогда? Опять пробиваться, самой добывать хлеб насущный? И что с ней будет, если однажды гражданский муж просто выставит ее вместе с Васечкой за дверь?

Все чаще она проводила ночи без сна. Думала. Прислушивалась к ровному дыханию Васечки. Иногда сын вдруг вскидывался, начинал бурно шевелиться, кричал во сне: «Кошка, кошка!..» – и лягал одеяло.

Вера вставала, гладила сына, укрывала.

Баргузинов настаивал, чтобы Васечка спал отдельно: «Сколько можно за мамкину титьку держаться!» – но Вера тут была, как никогда с Баргузиновым, непреклонна. «Я с ребенком в одной комнате спать не буду!» – заявил тогда гражданский муж. Ночевал в отдельной спальне. Иногда среди ночи приходил к ней, быстро и мощно брал Веру, затем, не проронив ни слова, уходил к себе.

А она лежала без сна – порой до рассвета.

Прямо над их домом пролегал воздушный коридор, по которому самолеты из Шереметьева-2 улетали в далекие страны. Ночью они шумели нечасто, и Вера скоро научилась узнавать их по голосам. Без десяти двенадцать: «Ил-96» в Бангкок… Двадцать минут третьего – трансатлантический «А-310» на Майами… Каждую ночь, но всегда в разное время, с азиатской беспорядочностью, шумели «Ту-154», улетающие в Кабул… Может быть, на каком-то из этих самолетов увозили в Афган ее Васечку-старшего?.. Хотя нет, они, солдаты, наверное, летели с военного аэродрома…

Она все ворочается, слушает, как дышит Васенька-младший… Близится рассвет, и самолеты гудят все чаще: в начале восьмого – рейс в Берлин, в семь двадцать – в Нью-Йорк, в половину восьмого – в Париж…

Перед рассветом Веронику сморил сон, и ей снился Париж, в котором она никогда не была. Вот она идет по улице чужого, но любимого города, а все прохожие радостно улыбаются ей: будто бы узнают ее, словно бы она знаменитость или сделала им всем что-то хорошее… Сквозь сон она слышит, как заводит на дворе мотор своего джипа Баргузинов… Потом чувствует, как просыпается Васечка. Тот ведет себя тихонько, не мешает спящей маме. Достает из ящика с игрушками машинки. Начинает осторожно, чтобы ее не разбудить, возить их по полу спальни. Вера и понимает, что надо бы встать, одеть сына, накормить его, – и нет у нее сил расстаться со сном… Потом, спустя полчаса или час, она все-таки пересиливает себя, поднимается, выполняет через «не могу» домашние обязанности… И целый день чувствует себя невыспавшейся, разбитой, больной…

А тут еще эти звонки…

Они начались в середине сентября девяносто второго года. Как-то днем вдруг затренькал обычно молчащий телефон (в особняке имелся прямой московский номер).

– Вероника? – спросил мужской, незнакомый, грубый голос.

– Да. Кто это?

– Береги сына, Вероника. С ним может быть плохо…

– Кто это?! – кричит она. Но в ответ – лишь короткие гудки.

Вера метнулась к окну. Васечка самозабвенно разъезжал на трехколесном велосипеде по аккуратно скошенной траве двора. Всполошившись, Вероника, невзирая на бурные крики сына, забрала его домой.

Через час – новый звонок. Вера опасливо взяла трубку. Голос мужской, по-прежнему грубый, но другой, с кавказским акцентом:

– Вероника! Тварь, сволочь, гадина! Ты скоро сдохнешь – и сын твой тоже сдохнет. Берегись, Вероника!

Она в панике бросила трубку.

Потом – она только уложила на послеобеденный сон Василька, прилегла вздремнуть сама – опять звонят. С бьющимся сердцем Вера сняла трубку. Новый голос. Но опять мужской и опять уголовный:

– Паскуда, мокрощелка! Сыну твоему горло перережем!.. Тебе, падла…

На полуфразе она в ужасе бросила трубку, выдрала из розетки телефонный шнур… Сна уже нет… Она почти в обморочном состоянии обошла все комнаты особняка. Никого… Давящая пустота…

Из окон третьего этажа Вероника поверх забора долго всматривалась в поле, в поверхность озера… Тишина. Ни людей, ни машин…

Вечером, после ужина, Вероника подступила к Баргузинову. Впервые в жизни она не сдержалась, накричала на него:

– Это все ты! Твои грязные делишки! Почему ты не можешь решить свои проблемы сам? Нас подставляешь?!