Зубы настежь

– Доблестный герой, видать, забыл... что он не пытать оленя собрался, а жарить! Дымом пропахнет! Обгорит, обуглится, а внутри даже не разогреется!.. На жару надо, на жару! На угольях... Эх, варварство... Нет, дикари – это дикари-с.

Пахло все равно заманчиво, но когда я начал резать зажаренное мясо, под обгорелой коркой в самом деле оказалась сырая, кровоточащая масса. Я положил перед мордой волка, хотя видел по желтым глазам, что хоть и хыщник, но волчара тоже предпочел бы жареное. Сам выгрызал серединку, что поджарилась, но не сгорела.

Волк с треском грыз кости, добывал сладкий костный мозг, ворон наконец слетел на землю и, усевшись на брошенную неподалеку оленью голову, мощно долбил клювом. Чавкало, хлюпало. Я только покосился в ту сторону, в желудке сжалось в спазме, невольно представил как такие же клювы долбят глаза павшим героям.

Я свистнул Рогачу, тот прибежал уже оседланный, веселый, отоспавшийся и сытый. Стремена весело позвякивали, конские ноги по самое брюхо казались потемневшими от выпавшей за ночи росы.

Спиной я чувствовал как за мной наблюдают две пары настороженных глаз. Громко и неприятно прозвучал хриплый каркающий голос:

– Герою нужен умный спутник! А не такой, что сожрет его коня.

А в ответ злобный рык:

– Герою нужен отважный спутник! Зачем ему трус?

– Он сам отважный, – прокаркал ворон. – Зачем два отважных? Чтобы спорили кто отважнее?.. Зато нужно, чтобы кто-то один был умным.

Я хмуро запихивал в седельную сумку одеяло. Конечно, герою нельзя был умным – пропадет обаяние. Умный – это подозрительно, занудно, зевотно. Ворон готов мученически взять это на себя, умные всегда все принимают на свой счет, страдают за всех. Он умный, я – отважный, все по справедливости.

– Если доблестный герой намеревается идти прямо, – предупредил волк, – то там цветочная поляна... опасная поляна.

– Ядовитые цветы? – буркнул я через плечо. – Бред, вымысел. Они бы вымерли! Без опыления.

– Хуже, – сказал волк. – Там половина созревает, а другая половина уже готова... Если пойдешь прямо или хотя бы вблизи, то получишь с десяток иголок с семенами, что бьют без промаха на двенадцать шагов.

– А если вправо, – добавил ворон, – там поляна с жабами. Не простыми, не простыми!.. От их слизи бородавками не отделаешься. В твоем теле заведутся головастики, потом разбухнешь, будешь лежать, толстый и вопящий, и они будут расти, кушать тебя изнутри, а через три месяца...

– Через два, – прервал волк.

– Много ты знаешь! – каркнул ворон. – Серость немытая!.. Через три, ну, пусть через два с половиной начнешь лопаться... то, что от тебя осталось, начнет лопаться, и с десяток таких молоденьких лягушат вылезут на солнышко, красивенькие такие, махонькие, зелененькие, лапки как игрушечные...

– Через два, – обрубил волк. В полураскрытой пасти белые клыки блестели как сосульки на солнце. – Я видел как один лежал, а в нем шевелилось, будто ежи играли! Ровно через два месяца живот лопнул, герой был еще жив, он еще пытался закрыть ладонями щель...

В моем животе начал ворочаться тяжелый чугунный утюг, а сам желудок покарабкался по горлу ввысь.

– Довольно, – оборвал я. – Вы уже доказали... да-да доказали! Так куда нам идти?

Оба ответили одновременно так слаженно, словно вдруг стали близнецы и братья:

– Влево, куда же еще? Теперь все идут налево.

Я поднялся с мешком, конь нехотя приблизился, но стал так, чтобы копытами достать волка. Я привязал мешок, поставил ногу в стремя. Спохватился:

– Что налево, понятно. У нас тоже все мастера налево. Но в этом мире что есть лево?

Волк прорычал что-то нечленораздельное, умолк. Ворон прокаркал наставительно:

– Есть Правда и Кривда, на гнилом Западе именуемая просто и обыденно Добром и Злом, а если пойти севернее, то Светом и Тьмой. Если же взять чуть в сторону зюйд-зюйд-веста, то Порядком и Хаосом...

– Понятно, – понятно, – прервал я. – Ты не умничай, ты пальцем покажи!

Волк посмотрел подозрительно, но какие шутки у варвара, вздохнул, повернулся и ткнул клювом в пространство.

– Ага, – сказал я. – Идем налево, чтобы сражаться со Злом?

Даже волк посмотрел на меня так, что будь у него руки, уже приставил бы большой палец к виску и греб бы по воздуху остальными.

– Зачем же тогда идти налево? – удивился он. – Если налево, там все свои. Надо идти направо! Чтобы грабить, убивать, жечь, насиловать, наслаждать силой и всевластием своего меча. Там же простые никчемные людишки! Поселяне, горожане, всякие там маги-книгочеи – бей грамотных! – торговцы, ремесленники... А как хорошо распинать и мучить их сдобных изнеженных женщин, чьи белые тела не видели солнца?