Зубы настежь

Он отступил чуть, затем я увидел только каскад движений. И хотя я двигался со скоростью взбешенного кота, мой меч под его ударами звенел как железная крыша при дожде с градом. Я едва успевал парировать удары, к тому же у него теперь еще и кинжал, а у меня плечо в крови... от этой мысли ярости не прибавилось, а наоборот, руки стали ватными, а ноги как из киселя.

Его бешеные глаза что-то уловили, на тонких злобных губах зазмеилась улыбка шпиона:

– Вот теперь ты умрешь!

Он прыгнул, одновременно нанося удары мечом в голову и кинжалом в левый бок. Я успел парировал удар его меча своим, а от смертоносного кинжала спасения не было, блистающее как лезвие бритвы острие стремительно неслось мне прямо в лицо, я торопливо закрылся щитом, даже не успев подумать, откуда он взялся... какого черта, это же всего лишь простой щит, даже без покрытия, не белый же рояль в кустах, второй удар парировал мечом и тут же достал его ногой с поворота в челюсть.

Мерзавец как-то удержался, но стоял и мотал тупой обалдевшей мордой, и тогда я, подпрыгнув и сцепив зубы, с лета ударил ногой уже с тройного разворота. Опять в челюсть или вообще в морду, все равно получилось так смачно, так сладостно, так восхитительно, словно я, отбросив предрассудки, подгреб под себя принцессу, служанок и поставил ее рыжую лошадку.

Его отшвырнуло как резиновый мячик. Я смотрел, стараясь не пропустить ни байта информации, когда он шарахнулся о дерево, его расплескало на площади в шесть соток, забрызгало от корней до кроны, а потом он сполз кровавой массой на землю, а я постоял перед ним, шевеля пальцами в приглашающем жесте: давай еще, иди ко мне, вставай и дерись!

Но он не встал, только ворочался как кабан с содранной заживо кожей, в нем хрипело и булькало. Я передернул плечами, словно цыганка в танце, отвернулся и пошел к лагерю, медленно остывая от священной ярости богов. Шпион вообще-то, обозвав меня киллером, сделал комплимент. Сейчас киллеры окружены ореолом романтичной таинственности как в прошлом – робин гуды, скарамуши и прочие зорры.

Воевода сидел у костра понурый, руки протянул к языкам пламени. Похоже, его морозило после ледяной воды из родника.

– Одним меньше, – ответил я на его вопросительный взгляд.

Он поморщился:

– Этот тот, который держал принцессе левое стремя?

– Пусть садится справа, – предложил я.

– Да справа такой же... От куявов по десять золотых в месяц. И еще по корове в год.

Я сел рядом, руки воеводы с толстыми изуродованными ревматизмом пальцами слегка вздрагивали.

– А коровы зачем?

– Да не ему, семье. Им и зерно от властей, поблажки с налогами. Ты, того, если не хочешь сам держать стремя... а также подавать ей воду, то поостерегись истреблять нашу цивилизацию.

Я зябко передернул плечами и тоже протянул руки к огню:

– Да, конечно. Нельзя нарушать равновесие в природе.

Закат все еще был удивительно нежным, словно румянец на щеках юной девушки. Небо на западе стало розовым, там в темной стене леса была широкая щель, и мы видели как на расстоянии копья от темного края земли застыл, не решаясь опуститься, расплавленный слиток металла. От него шло радостное сияние, словно от пера жар-птицы. Розовый свет захватывал почти половину неба, дальше плавно переходил в нежно голубой, тоже чистый и свежий, словно не поздний вечер, а раннее утро, когда даже солнце отдохнуло и посвежело.

Подсвеченные снизу облака загибали выпуклые края, сочные как набухшие лепестки роз, только плотная середина облаков быстро темнела, становилась похожа на окалину на быстро остывающем металле.

И только тогда, когда я налюбовался этой сказочно прекрасной картиной, солнце быстро опустилось. Чаша неба темнела однако медленно, впятеро крупнее и выше привычной, звезд высыпали целые рои, яркие, блистающие, а самые яркие смотрелись не яркими точками, а почти планетами!

Луна поднялась огромная как Юпитер, видимый с Ганнимеда. Следом всплыли вторая и третья, все настолько огромные и рельефные, что я невольно напрягал зрение, инстинктивно силясь рассмотреть не только высохшие моря и каньоны от метеоритные ударов, то и отряды крохотных всадников.

Из шатра принцессы раздавались тихие звуки лютни, как мне показалось, хотя я лютню никогда раньше не видел и не слышал, сквозь тонкую ткань иногда просвечивал светильник. Я различил ползущие оттуда тонкие ароматы благовоний, инстинктивно подобрал ноги, чтобы не испачкаться.