В Питер вернутся не все

Правда, когда засыпал — еще в первый раз, в одиночестве, — до него (как журналисту казалось теперь) вроде бы доносился шум воды: не иначе как из купе режиссера… Но Волочковская уверяет, что мылась не тогда, а аккурат во время убийства… Убили же Прокопенко явно позже, чем Дима улегся в первый раз… За первым коротким сном последовало пробуждение от визита Марьяны, кадреж с нею, распитие шампанского, секс, новый сон, на сей раз глубочайший… В сумме минуло никак не меньше полутора часов. Хм, неувязочка получается. Быть не может, чтобы любовница режиссера мылась полтора часа. Хотя… Может, она, как положено среди добропорядочных пар, один раз принимала душ до, а другой — после? Сию интимную подробность журналист у Волочковской не выяснял… Или, может, звук текущей воды доносился — поди разбери эти новые вагоны — из какого-то другого купе…

Дима застелил — столь аккуратно, сколь только мог — свою постель и повалился на покрывало прямо в одежде. Пока менты не заявились, самое время не сгоряча поразмыслить об убийстве. Даст бог, у него вскоре получится побеседовать, хотя бы накоротке, с каждым из пассажиров вагона. Посему надо заранее определить, кого о чем спрашивать.

И тут журналиста электрической дугой пронзила идея — он аж дернулся, сел на подушках. Протянул привычно руку за блокнотом, хотя прекрасно понимал, что даже если не запишет мысль, все равно не забудет, никуда она от него не денется. Потому что пришедший в голову вопрос была прост и прозаичен, как паровоз: почему убийце понадобилось покончить с режиссером именно здесь, в поезде?

Ведь с точки зрения преступника, вагон — крайне неудобное место, чтобы убивать. Хотя бы тем неудобное, что сразу же очерчивает четкий круг подозреваемых. Внутри его оказываются лишь те, кто следуют в вагоне люксе. А их по пальцам можно перечесть. Если бы Прокопенко прикончили днем раньше, в Северной столице, или днем позже, в Первопрестольной, расследованию пришлось бы отрабатывать кучу дополнительных версий, и бытовых, и профессиональных. Уже в силу этого гораздо больше вероятность того, что следователи и оперативники ошибутся и преступник выйдет сухим из воды…

Значит, что получается? Версию, по которой убийца — маньяк, возбуждающийся от стука вагонных колес или, допустим, от мерного звяканья ложечки в стакане, Дима сразу отбросил как бредовую. Подобное только для иронических детективов годится. А если мыслить всерьез? И предположить: убийца находится среди пассажиров? Тогда почему он раньше, в Питере, выжидал, а теперь зачем-то вдруг заспешил? Решил, что Прокопенко не должен доехать до Москвы? Почему?

И тут перед репортером во всей наготе открылась истина: убийца в последние дни в Питере (или, может, только здесь, в поезде) узнал нечто такое, что заставило его пойти на преступление немедленно.

Полуянов даже вскочил на ноги и сделал несколько шагов в тесноте купе. Захотелось пройтись, захотелось курить, и кофе тоже захотелось — однако Диме не улыбалась перспектива встречаться в коридоре ни с ментами, ни с кем-то из киногруппы. Сейчас ему требовалось одиночество. Потому что сразу вслед за одним озарением накатило другое, первому немного противоречащее: а вдруг решение покончить с Прокопенко пришло к убийце спонтанно: под влиянием минутной обиды, помрачения или гнева?

Да, идеи хорошие, но, чтобы двигаться дальше, чего-нибудь тонизирующего, например кофе, явно не хватает. Но коли выбираться наружу не улыбалось, журналист достал из бара (здесь в купе даже барчик-холодильник имелся!) бутылочку колы. К газировке в качестве стимулятора Полуянов прибегал крайне редко, но за неимением кофе годилась и она. Все-таки в американской отраве имеются, причем в большом количестве, и кофеин, и глюкоза, а пузырьки помогут веществам быстрее всосаться в кровь, те подхлестнут усталый мозг, заставят шарики-ролики крутиться интенсивней. В три глотка опорожнив бутылку, журналист сразу почувствовал себя свежее.

И тут дверь его купе без стука распахнулась.

На пороге стоял мент, старший по званию.

— Документики попрошу, — молвил, слегка бычась и сверля пассажира взглядом, лейтенант.

— Да вы присаживайтесь, — лучезарно проговорил Полуянов, приподнимаясь с полки.

В своем купе он чувствовал себя как дома, словно играл на собственном поле. Журналист указал милиционеру жесткий пуфик, втиснутый между ванной комнатой и столиком. Мент, включив «пацанскую походку», сделал три шага, уселся.