В Питер вернутся не все

— Хорошо, спасибо, — машинально откликнулся Полуянов. — Принеси его, пожалуйста, в мое купе.

* * *

Едва Дима отхлебнул принесенного Натальей кофейка, как в его временное обиталище явился лейтенант. Он деловито уселся за стол, достал из нагрудного кармана блокнотик и проговорил:

— Ну, давай, журналист, быстро: что видел, что слышал, что чуял, кого подозреваешь?

Полуянов внутренне улыбнулся: его тактичные уговоры задели-таки служивого!

И, стараясь быть последовательным, кратким и четким в формулировках, он рассказал милиционеру все, что произошло между первым и вторым убийством. Тот, кое-что записав, в конце допроса (или как назвать сей разговор, если уголовное дело еще никто не возбуждал?) проговорил:

— А теперь давай, полезай на верхнюю полку.

— Зачем?!

— Вздремнуть не хочешь?

— Хочу, — удивленно молвил репортер. — Только зачем?

— А я тут внизу собрался с твоими спутниками побалакать.

Наконец, до Полуянова дошло.

— Супер! — восхитился он. — Значит, я там подремлю, послушаю, а потом тебе то, что во сне увижу, расскажу. Так?

— Правильно понимаешь, — одобрил милиционер.

Глава пятая

Ничего опрос свидетелей не дал. Ни-че-го. То ли Денис Евграфов в силу юного возраста и (или) недостатка опыта не сумел их разговорить. А может, актеры и лица, приближенные к их тусовке, оказались умелыми врунами. Но даже Дима, внимательно вслушиваясь в показания (он, правда, лиц не видел, но по словам-то и, главное, по тембру голоса часто заметно, когда человек врет), никого не заподозрил.

Все — и Царева, и Марьяна, и Кряжин, и проводница Наташа — говорили в принципе одно и то же. Не видели, мол, не слышали ничего. Спал (спала), сидела в своем купе. Старообрядцева по поводу убийства Волочковской и допрашивать не стоило. Все время после того, как будущая жертва покинула тамбур, он находился на виду у Димы. Елисея Ковтуна так и не нашли.

Словом, время, проведенное в засаде на верхней полке, Полуянов счел зряшно потерянным. Во всяком случае, для расследования преступлений оно не дало ничего — разве что для понимания психологии подозреваемых. Гости, приходившие в купе, Диму даже и не замечали — только в первый момент, на входе, могли обратить внимание, что наверху кто-то (или что-то) лежит. Однако их взгляды тут же приковывал хорошенький юный милиционерик в форме, сидевший на откидной скамье у стола. И практически сразу лейтенант усаживал очередного киношника на нижнюю полку и начинал опрашивать. Было любопытно, как люди вели себя, оказавшись наедине (как они думали) с представителем закона. Царева держалась уважительно-величественно, Никола Кряжин — слегка развязно, Старообрядцев — спокойно и отчасти подобострастно. Голос Марьяны звучал естественно, однако она не производила впечатления особенно умной персоны, а свое тайное оружие — безудержное, бьющее наповал кокетство — не применяла. Проводница Наташа суетилась, плохо слушала вопросы и отвечала невпопад.

В итоге, когда лейтенант закончил свои беседы и отправился восвояси, журналист вздохнул с облегчением. Изнутри его жгло чувство, что время неумолимо уходит, а он ничего не успевает. Поезд то бодро молотил колесами, то слегка притормаживал, но с каждой минутой, с каждой секундой приближался к Москве. А там уж расследование возьмут в свои руки другие… Первый раз в жизни фортуна дала Диме шанс проявить себя не как журналисту, а в роли сыщика по уголовному делу. Однако он миссию, подаренную ему судьбой, похоже, блистательно проваливал. И времени, чтобы что-то обнаружить, выявить, доказать, у Полуянова оставалось все меньше. И он очень хорошо ощущал, как минуты утекают. Неприятное это чувство жгло его изнутри, язвило.

Однако, несмотря на очевидный цейтнот, Дима все равно отправился в тамбур покурить. Во-первых — просто хотелось (пора вообще-то бросать дурацкую привычку к никотину: мало того, что здоровье гробит, еще и сколько времени драгоценного тратится!). Но, главное, он просто не знал, что ему делать дальше. Чтобы хоть отчасти оправдать свою слабость, журналист захватил с собой блокнот: может, за сигаретой удастся систематизировать впечатления нынешней ночи.

Но доставать блокнот не пришлось. Едва он зашел в тамбур, сразу почуял неладное — отчетливо пахло горелым. Нет, несло не папиросным дымом и не сожженными спичками (если кому-то в вагоне люкс вздумалось вдруг прикуривать не от зажигалки, а от спички). Меж вагонами воняло иной гарью. Запах напомнил ему, как пахнет костер (время от времени Полуянов разводил его на задах своей дачки), если жжешь в нем старые рукописи. Да, ощутимо несло сгоревшей бумагой. Но кому понадобилось сжигать в тамбуре скорого поезда рукописи? В вагоне, где только что произошло два убийства?