В Питер вернутся не все

И еще что-то в выплеске чувств девушки Диму насторожило… что-то не так обстояло с самой Марьяной… Лицо? — задумался он. — Да нет, обычное… Разве что слегка искаженное раздражением… Может, одежда? — Полуянов мысленно вспомнил наряд старлетки. — Нет, тот же короткий халатик с глубоким декольте, и коленки видны, и высокая грудь… Руки?.. Кажется…»

Полуянов вспомнил — словно увидел крупным планом — правую кисть девушки, державшую скобу, когда она задвигала дверь. Да, что-то в ней было не так… Но что именно? Он все никак не мог разглядеть перед своим внутренним взором виденное совсем недавно в реале — правда, мельком, долю секунды. Что-то с пальцами? Или с тыльной стороной ладони? Или с ногтями, маникюром?

Нет, в точности припомнить никак не удавалось. В сознании кисть девушки как бы расплывалась, словно оператору не удавалось фокус навести — оставалось лишь интуитивное осознание: что-то с нею не то…

Ладно. Дима решил больше не рефлексировать, заглянул к проводнице.

Спросил, что хотел.

Наташа не поинтересовалась, зачем ему, лишь посоветовала журналисту самому прогуляться по вагонам: «Скорее будет. А то пока я вызову да пока дождешься, мы уж приедем…»

И журналист отправился в обратный путь по вагону — по направлению к хвосту состава.

В курительном тамбуре он снова увидел Елисея Ковтуна. Однако тот уже являл собой самое печальное зрелище. Видать, доза зацепила его всерьез. Линейный продюсер сидел на корточках, прислонившись спиной к двери вагона, и, обхватив голову руками, тихонько покачивался. Диму он не заметил и даже на шаги и хлопанье дверей не обратил ни малейшего внимания. Разумеется, Полуянов не стал несчастного наркошу трогать и проследовал своим путем.

Еще через десять минут похода по вагонам он отыскал милиционеров. Однако до того момента произошло событие, которое в корне изменило суть просьбы, с которой он хотел обратиться к старшему из них — довольно славному (хотя и не без некоторой вредности) юному лейтенанту.

Глава восьмая

Флешбэк-5. Эльмира Мироновна Царева

Подумать только! Совсем недавно — и трех лет не прошло! — она считала главной своей проблемой подступающую старость, с каждым годом проявляющееся в новых деталях увядание. Ей еще пятидесяти не было, когда она вдруг, в одночасье, поняла смысл главной коллизии «Фауста». Всю жизнь прежде ей казалось: какая чушь! Что за чепуха: продать свою бессмертную душу дьяволу — и за что? Ладно бы за миллионы денег, или неземную любовь, или жизнь вечную — нет, всего лишь за молодость. За какую-то там молодость!

Но на пороге золотого своего юбилея Эльмира неожиданно, в один момент, осознала: да, молодость! Да! Это такая ценность! Как же она о ней раньше не задумывалась? Насколько все было тогда легче! И вставать по утрам. И замечательно выглядеть. И пленять мужчин. И на сцене играть. И подниматься по лестнице. И жить. И дышать…

После того как пришло понимание, как она осознала ценность, Эля, подобно старику Фаусту, готова была отдать за молодость все. Все, что у нее было. Любые драгоценности. И деньги. И всевозможные атрибуты комфорта и статуса: квартиру в центре, дачу, машину… И самое дорогое для нее — талант. И даже, разумеется, бессмертную душу…

Только ей никакой Мефистофель сделки не предлагал. Ее желания любой ценой вернуть юность — даже Вельзевулу ради того продаться! — потусторонние силы не замечали. Да и нет их, никаких потусторонних сил. Она, пионерка пятидесятых, комсомолка в шестидесятые и партийка с начала восьмидесятых, всосала материализм с молоком матери. Знала, как дважды два, что нет ни бога, ни черта. И всю жизнь верила только в собственные силы. В свой талант, и обаяние, и умение нравиться, возжигать, и в свой ум, свою удачу. И все на свете, что хотела, она вырвала у жизни, не заключая сделок с загробным миром. Своими руками.

Поэтому ей только и оставалось, что бороться за возвращение молодости самой. В стране как раз наступали новые, капиталистические времена, появлялись невиданные раньше фирмы, в том числе и косметологические, с красивыми названиями. Но она отправилась в клинику на Грановского, где с советских времен омолаживались немногочисленные сильные мира сего. «Косметологическая богиня» (как ее отрекомендовала Царевой задушевная подруга) встретила Эльмиру скептически и объявила:

— Вы, милочка моя, опоздали. Причем как минимум на двадцать лет.