В Питер вернутся не все

Потом донесся шум борьбы. И снова голос актрисы — теперь она говорила тихо и убежденно:

— Только попробуй! Только ударь! Ты у меня и с картины вылетишь, и из театра! Я тебе устрою, обещаю!

Последовал бессильный стук, будто что-то выпало из разжавшихся рук на пол, и дальше послышался голос Кряжина, уже на октаву тише:

— Карьеру делаешь, стерва кудрявая? Думаешь, теперь сволочь похотливая будет тебя во всех своих кино снимать? Так вот, знай: этому не бывать. Уж я позабочусь.

— Ты? — насмешливо проговорила Волочковская. — Да ты о самом себе-то не можешь позаботиться!

— Вот увидишь, — тихо, но убежденно отвечал актер, и голос его в тот момент даже не показался Полуянову пьяным. — Вы все увидите…

Тогда, прямо ночью, непосредственно после услышанного разговора, журналист записал перепалку звезд в блокнот по горячим следам, слово в слово. Нет, не для того, чтобы публиковать: журналистская этика есть журналистская этика, Дима никогда не опустится до того, чтобы печатать подслушанное, подсмотренное. Записал просто по привычке: а вдруг когда-нибудь понадобится.

* * *

Сейчас, в холодном тамбуре «Северного экспресса», Дима вспомнил ту ночную ссору в «Октябрьской». «Надо достать блокнот да перечитать, что я там про них накалякал», — подумал он.

А актриса, рассматривая, словно видит впервые, испачканный кровью нож, с усталым ужасом бормотала:

— Это он… он мне подложил… Теперь я точно знаю: он, Николай, и Вадюшу убил, и меня — меня! — подставляет…

— Ты должна мне все рассказать, — внушительно молвил Полуянов, переходя на «ты». — Буквально все, и очень подробно о том, что случилось в вашем купе сегодня ночью.

— Я поняла! — вдруг вскрикнула Волочковская. — Поняла, зачем у меня появился нож! На нем ведь теперь мои отпечатки пальцев, да? Мерзавец, он специально так сделал! О, прошу, Дима, помоги мне! Мне ведь никто не поверит! Никакая милиция! Умоляю: помоги мне выпутаться!

— Для этого ты должна поведать мне все, — терпеливо повторил журналист.

— Я увидела его… его тело… Бросилась, к нему, обняла, стала кричать: «Вадюша, Вадюша!..» Он не откликался. Я вся кровью перепачкалась. И пульса не было. Я вскочила, закричала. К двери бросилась. Дергаю — а она не открывается. Опять рвусь — а ее как заклинило, только щелочка. Дергаю, дергаю…

На глазах у Волочковской показались слезы. Полуянов прикурил еще одну сигарету и сунул ей в рот.

— Да, спасибо, — машинально поблагодарила актриса. Нервно затянулась, продолжила: — В общем, я не сразу сообразила, что я в вагоне, что дверь в сторону открывается. Потом открыла ее и в коридор бросилась, всех будить!..

Волочковскую начала бить дрожь — то ли от происшедшего, то ли от прохлады ночного тамбура.

«Допрос по горячим следам, — промелькнуло у Димы. — И впрямь, как было бы хорошо, если бы я сам это убийство сумел раскрыть. Какие газета даст заголовки! Например: «Репортер вычисляет убийцу!» Такого ни в моей карьере, ни в истории отечественной журналистики точно еще не было!»

— Ольга, — мягко поинтересовался Полуянов, — а когда ты в ванную комнату уходила, дверь в купе была изнутри заперта?

Вопрос довольно долго доходил до девушки, а потом она наконец прошептала:

— Н-не знаю… Я ее не закрывала… Может, Вадюша? Но как… если она была закрыта, то тогда… — глаза Ольги округлились, — как же тогда убийца в купе вошел? — Она повысила голос, в нем прозвучали одновременно и обида, и угроза, и призыв к жалости (все-таки Волочковская была хорошей актрисой): — Ты меня не подлавливай! Зачем ты меня подлавливаешь, Дима!?

— Спокойно, Оленька, спокойно. Совершенно я тебя не ловлю.

В тамбур застучали — с той стороны, где вагонная сцепка. «Мягкий люкс» шел первым номером, сразу за локомотивом (все равно трясло почему-то нещадно). Дверь в другие вагоны была перекрыта. Так распорядился сразу после посадки Прокопенко. Проводница, которой главный режиссер почти мгновенно сумел внушить священный ужас, немедленно выполнила его указание, и даже лично пришла к Вадиму Дмитриевичу, доложила об исполнении. Итак, тамбурные двери, похоже, всю ночь были закрыты — и сейчас в них кто-то стучал: уверенно так стучал, по-хозяйски.

Дима глянул через стекло: двое мужиков в форме. Пригляделся — милиционеры. Открыл — на него шагнули двое чинов. Один — лейтенант, другой — сержант, кажется. Лейтенант совсем юный, белобрысый, с пушком вместо усов. От обоих слегка несет перегарчиком, воротнички расстегнуты. Волочковская боязливо дернулась, повернулась вся лицом к окну, спиной к ментам, чуть не вжалась бурно дышащей грудью в стекло.