Мрак

— Тогда остается лишь просить богов, — вздохнул он. — Говорят, что ежели чистая и непорочная душа будет ежечасно... Впрочем, я сам в это не верю.

Охотники уже возвращались, подстрелили крупного горного барана, когда один хмыкнул сочувствующе:

— Гляди, каждая тварь жрать хочет.

Под скалой на груде перепрелых шкур бешено суетилась крупная уродливая жаба. На морде повисли сосульки, передние лапы были в крови, изрезанные острыми кристалликами льда. Она тыкалась мордой в шкуры, фыркала, вцеплялась во что-то. Видно было как упиралась лапами, будто пыталась что-то вытащить.

— И не замерзла, — заметил первый охотник. — У нас жабы замерзают первыми.

— Раньше рыб? — спросил второй иронически.

— Да какая разница...

Они проходили мимо, потом первый, довольный удачной добычей, полюбопытствовал:

— Что она выкапывает?

— Какую-нибудь падаль, — буркнул второй.

Он уже прошел, тяжело пригибаясь под тяжестью барана, а первый, он шел налегке, ибо это его стрела свалила барана, не утерпел, подошел к жабе:

— Э-э-э... да это не шкуры, а человек в них! Замерз, бедолага.

— Пойдем, — сказал второй нетерпеливо. — А жабу прибей. Нечего человечину жрать. Нельзя приучать зверье людей есть.

— Ну, разве жаба зверь?

Он уже отступал, когда жаба в последнем усилии сдернула край шкуры, и охотник увидел лицо человека. Он присвистнул изумленно, пригоршней смахнул иней с его глаз. Лицо замерзшего было худое, изможденное, такие замерзают раньше других, но в нем виднелись следы былой силы и грубой мужской красоты с ее шрамами, могучими челюстями. перебитым носом...

Второй охотник раздраженно оглянулся, когда услышал за спиной грузные шаги. Его младший брат уже взвалил на плечи замерзшего.

— Одурел? Ему уже не помочь.

— Попробовать надо. Он еще не превратился в ледышку. А пещера, где живет ведьма Эмела, близко.

Старший застонал, младший всегда находит себе трудности. Если бы не его умение подкрадываться к зверю и метать стрелы без промаха, три старших брата уже вытолкали бы взашей из дома.

— Ведьма там редко бывает, — сказал он уже без надежды.

— Тогда уж ничего не поделаешь, — вздохнул младший.

За скалой ветер был злее. Похоже, уже и младший пожалел, что взялся нести замерзшего, но из упрямства не спускал с плечей тяжелого человека, в то время как брат со стонами и вздохами нес барана.

Когда впереди показалась скала с глубокими трещинами, старший опять вздохнул, заворчал. Младший, сцепив зубы, опустил спасенного на землю, затащил в щель, пятясь, а когда из темноты послышалось дуновение теплого воздуха, воззвал громко:

— Эмела!.. Эмела, мы нуждаемся в твоей помощи!

Теплым воздухом пахнуло сильнее. В нем были запахи стряпни, но вместе с ними — ароматы трав, настоек, воска и лечебного меда. Блеснул красноватый свет. Затем донесся далекий женский голос, старческий, но сильный:

— Кто там?

— Путники! — крикнул младший охотник. — Эмела, мы подобрали замерзающего. Еще жив, но это только-только.

Огонь приблизился. Охотник различил высохшую руку, что сжимала факел. За ним смутно виднелась женская фигура.

— А кто там у входа? — спросил голос.

Охотник оглянулся. Тень от входа поспешно отодвинулась. Он не сумел удержать веселости в голосе:

— Мой старший брат. Который все знает и все может. Он не верит в колдовство.

— Тогда пусть мерзнет, — ответила женщина равнодушно. — А ты неси своего... спасенного.

Была боль во всем теле. Он чувствовал как его раздирает, потом трясло, корчило, подбрасывало. Судороги выворачивали руки и ноги так, что едва не лопались жилы. Когда корчи отпустили, он лежал распластанный на ворохе шкур, раздавленный, будто по нему проскакал табун коней. И обессиленный, желающий только умереть как можно быстрее.

Затем в сознание проникли два голоса. Мужчина и женщина негромко беседовали, но, прежде чем начал понимать смысл слов, ноздри дрогнули раз-другой, поймали запахи, и он уже знал, где он, кто сидит над его распластанным телом, что едят и что будут есть попозже.

— Зачем? — шепнул он.

Губы почти не двигались. Он чувствовал как промерз, как насквозь промерзло и все тело, внутренности, сердце. Его не услышали, потому что голоса продолжали журчать с той же неторопливостью. Он наконец начать понимать смысл:

— ...да не жалко мне трав... И горной смолы не жаль. Это ты зазря нес его столько.