3  

Часть первая

Беды приходят издалека

Глава I

Перигорский кардинал размышляет...

Я бы мог стать Папой. Ну как забыть, как не вспомнить, что трижды я держал в руках папскую тиару, трижды! Будь то Бенедикт XII, будь то Климент VI, будь то наш теперешний Папа, это я, я после ожесточенной борьбы решал, чье именно чело в конце концов увенчает тиара. Мой друг Петрарка недаром зовет меня делателем пап... Не такой уж искусный делатель, раз тиара ни разу не досталась мне. Впрочем, на то воля Божья... Ох и странная это штука – конклав! По-моему, я единственный из живущих ныне кардиналов видел целых три конклава. А возможно, увижу и четвертый, ежели Папа Иннокентий VI и впрямь болен, как уверяет всех и каждого...

Что это там внизу за крыши? Ах да, узнаю, это же аббатство Шанселад, что лежит в долине Боронн... Конечно, в первый раз я был чересчур молод. Тридцать три года, возраст Христа; и в Авиньоне пошел об этом шепоток, когда стало известно, что Иоанн XXII... Господи, осени душу его святым своим светом, он был моим благодетелем... когда стало известно, что он уже не встанет с ложа. Но кардиналы не пожелали выбрать самого молодого из всех своих собратьев, охотно признаю – это вполне разумно. Дабы нести такое бремя, требуется опыт, и опыт этот я приобрел ныне. Но все равно и тогда у меня уже было достаточно опыта, и поэтому-то я не забивал себе голову тщетными иллюзиями... Я только без устали нашептывал итальянцам, что никогда, слышите, никогда французские кардиналы не отдадут своих голосов Жаку Фурнье, и, представьте, добился того, что все они проголосовали именно за него, и он был избран единодушно. «Вы же осла выбрали!» Вот что он крикнул нам, когда огласили его имя, и это вместо благодарности-то. Он знал свои недостатки. Нет, впрочем, не такой уж он осел, но тем паче и не лев. Просто хороший генерал духовного ордена, который довольно умело заставил неукоснительно повиноваться себе картезианцев, во главе коих он и стоял. Но возглавлять весь христианский мир... для этого слишком он был мелочен, слишком придирчив, слишком пристрастен. В конечном счете все его реформы принесли больше зла, чем добра. Зато уж при нем можно было быть уверенным, что Святой престол в Рим не вернется. В этом вопросе он был тверд как скала... а это-то и было самым главным.

Во второй раз, на конклаве 1342 года... ох, я ведь в этот второй раз имел все шансы, если бы... если бы Филипп Валуа не пожелал посадить на Святой престол своего канцлера, архиепископа Руанского. А мы, перигорцы, всегда были покорны французской короне. И к тому же разве мог бы я впредь оставаться главой французской партии, ежели бы пошел против желания короля? Впрочем, Пьер Роже был великим Папой, безусловно лучшим из всех пап, которым я служил. Достаточно поглядеть, во что он превратил Авиньон, какой дворец построил и сколько хлынуло к нему людей просвещенных, ученых, художников... И наконец, он ухитрился купить город Авиньон. С моей помощью купил, потому что я вел переговоры с королевой Неаполитанской, поэтому могу смело сказать – это дело рук моих. Восемьдесят тысяч флоринов, да это же пустяк, просто подачка. Королева Жанна не так нуждалась в деньгах, как в отпущении грехов,– я имею в виду ее многочисленные браки, не говоря уже о еще более многочисленных любовниках.

Наверняка на вьючных моих лошадей они надели новую упряжь. В носилках не особенно-то мягко. Так оно всегда и получается, когда отправляешься в путь, всегда одно и то же... Отныне наместник Божий уже не постоялец, что сидит бочком на краешке шаткого трона. А папский двор – это же пример для всего света! Все короли теснятся здесь. Для того чтобы быть Папой, мало быть священником, надо еще уметь быть земным владыкой. Климент VI был великим политиком, и он охотно прислушивался к моим советам. Ах, чего стоит одна только морская лига, куда входили латинская церковь Востока, кипрский король. Венецианская республика, странноприимный орден... Нам удалось очистить от варварской заразы греческий архипелаг; и много еще чего мы могли бы совершить. Но потом началась эта дурацкая война между французским королем и королем английским – честно говоря, не думаю, чтобы она когда-нибудь кончилась,– и помешала нам осуществить еще один наш замысел – вернуть Восточную церковь в лоно Римской церкви. А потом пришла чума... а потом Папа Климент скончался...

В третий раз на конклаве – а был он четыре года назад – помехой оказалось мое происхождение. Слишком я, видите ли, знатный сеньор, у нас уже был один такой. Я, кардинал Перигорский, зовусь Эли де Талейран, шутка ли, и если бы выбрали меня, то это было бы прямым оскорблением для бедных! В иные минуты на нашу церковь нападает яростный стих самоуничижения и самоумаления. Но пользы от этого что-то не видно. Хорошо, совлечем с себя наше богатое облачение, запрячем подальше наши ризы, продадим с торгов наши золотые дароносицы и будем раздавать верующим тело Христово из двухгрошовых мисок; облачимся в мужицкую одежду, да еще выберем ту, что погрязнее, и никто не будет тогда питать к нам уважения, прежде всего само мужичье... А как же иначе, ежели мы станем им ровней, с чего же это они будут нас почитать? В конце концов мы и сами потеряем к себе всяческое уважение... Сошлитесь на это в присутствии вот таких оголтелых сторонников самоуничижения, вам тут же ткнут под нос Евангелие, да еще с таким видом, будто им одним оно ведомо, и как начнут твердить о яслях, стоявших между быком и ослом; как начнут нудить о мастерской плотника!.. Будьте, мол, подобны нашему владыке Иисусу Христу... Но разрешите спросить вас, дорогие мои тщеславцы, ученые мужи, где сейчас-то находится Иисус? Разве не восседает Он одесную Отца своего, разве не столь же всемогущ, как Он? Разве не Христос во всем величии своем царит среди небесных светил и музыки сфер? Разве не Он властитель Вселенной, окруженный сонмом серафимов и блаженных? И кто, скажите на милость, уполномочил вас через собственный свой облик решать, какой из двух образов Иисуса должно вам давать пастве – образ краткого его земного существования или же образ вечного его торжества?

  3  
×
×