Когда король губит Францию

Зато его племянник, тучный граф Жан, который, учуяв сладостный запах готовящегося пира, был рад лететь хоть на другой конец государства, высказался за приглашение. В конце концов Карл Наваррский сказал, что пусть каждый поступает, как ему угодно, что он лично в Руан поедет вместе с теми, кто того пожелает, но что в то же время вполне одобряет тех, кто не намерен появляться у дофина, и что это даже благоразумно, ибо не следует загонять разом всех охотничьих псов в одну нору.

И об этом тоже было донесено королю Иоанну, который теперь уже мог с полным основанием говорить о настоящем комплоте. Карл Наваррский, мол, сказал, что, ежели король Иоанн отойдет в лучший мир, он тотчас же доведет до всеобщего сведения свой недавний договор с королем Англии, по которому он признает последнего королем Франции, и отныне сам Карл будет вести себя как его наместник во французском государстве.

Королю Иоанну других доказательств не требовалось. А ведь первая забота любого правителя как можно тщательнее проверять любой навет, и самый обоснованный, и самый невероятный. Но нашему королю такое благоразумие чуждо. Он жадно глотает, как сырые яйца, все, что может насытить его злобу. Человек зрелого ума сначала все выслушал бы, а потом попытался бы собрать сведения и свидетельства, касающиеся этого тайного договора, о котором ему только что стало известно. Если бы все эти предположения подтвердились и истина стала очевидной, он имел бы немалое преимущество перед своим зятем.

Но он с первого же слова поверил наветчикам и, весь пылая гневом, вошел в церковь. Там, как мне передавали, он вел себя весьма странно, не слушал молитв, отвечал священнику невпопад, оглядывал всех свирепым взором и швырнул на стихарь дьякона уголек, выпавший из кадила, на которое он сам наткнулся. Уж не знаю, как там прошли крестины отпрыска дома Артуа, но полагаю, что при таком крестном отце следовало бы заново окрестить сего новорожденного христианина, иначе вряд ли на него снизойдет милосердие Божие.

А едва закончилась церемония, разразилась настоящая буря. Еще ни разу в жизни монахи обители Бопре не слыхивали таких страшных проклятий и ругательств, будто в королевскую глотку вселился сам дьявол. Начался дождь, но король, казалось, даже не заметил непогоды. Целый час, а то и больше, хотя уже протрубил рог, сзывающий к трапезе, он кис под дождем, крупно шагая по монастырскому дворику, шлепая по лужам в своих пуленах с острыми, загнутыми вверх носками... нелепейшая, между нами говоря, обувь, которую они оба с красавцем Карлом Испанским ввели в моду... и за ним, хочешь не хочешь, тащилась под ливнем его свита – мессир Никола Брак, его мажордом, и мессир де Лоррис, и прочие камергеры, и маршал Одрегем, и гигант Иоанн Артуа, все совсем одуревшие и растерянные. За одну только эту прогулку бархата, парчи и мехов было испорчено на несколько тысяч ливров.

– Во Франции нет иного хозяина, кроме меня! – вопил король.– Он у меня сдохнет, этот мерзавец, эта нечисть, этот хорек вонючий; он, видите ли, снюхался со всеми моими врагами, желая извести меня. Ну нет, я сам его раньше уничтожу. Вырву из его груди сердце собственными руками и велю разрубить его зловонное тело – слышите? – на столько частей, чтобы хватило подвесить по кусочку на ворота каждого его замка, которые я имел слабость ему пожаловать.

И чтобы никогда никто слова за него не посмел замолвить, и чтобы никто из вас и в мыслях у себя не держал уговаривать меня с ним помириться. Впрочем, вскоре и поздно будет предстательствовать за этого изменника, а Бланка с Жанной могут хоть целые сутки напролет слезы лить; пусть все узнают, что во Франции нет иного хозяина, кроме меня!

И он все время повторял «нет иного хозяина, кроме меня» так, словно ему самому требовалось убедить себя, что он и впрямь король.

Наконец, отдышавшись и чуть успокоившись, он осведомился, какого именно числа устраивает его осел сынок пир в честь своего зятя, этой змеи подколодной.

– Пятого апреля, в день святой Ирины...

– Пятого апреля, в день святой Ирины,– повторил он, как будто даже такой пустяк ему трудно было запомнить. С минуту он постоял неподвижно, только тряс головой, как лошадь, и капли дождя летели во все стороны с его русых, прилипших к черепу волос.

– Пятого апреля я еду охотиться в Жизор,– заявил он наконец.

Его приближенные давно привыкли к таким резким скачкам в его настроении и поэтому решили, что король уже истощил свой гнев в бурных тирадах и что этим все и кончится. Но потом произошли эти события на пиршестве в Руане... Да-да, конечно, вы слышали о них, но лишь в самых общих чертах. А я расскажу вам об этом поподробнее, но только завтра, потому что сейчас уже поздновато и мы, должно быть, скоро приедем.