Возвращение Томаса

— Когда-то и я этому смеялся.

— И что? — спросил Один с интересом. — Я и сейчас смеюсь.

Олег вздохнул.

— А я уже нет.

Боги хохотали, Один смотрел испытующе.

— Это что-то значит?

Олег буркнул:

— У меня с юмором всегда были нелады. Но, думаю...

— Что? — спросил Один.

— Думаю, что уже никого из сегодняшних этим не рассмешить.

Один насторожился.

— Ты что этим хочешь сказать?

— Что сказал, — ответил Олег осторожно. — Мир не просто меняется. Он...

Замялся, подыскивая точное слово, Один уточнил раздраженно:

— Что делает мир?

— Взрослеет, — сказал наконец Олег.

Один спросил строго:

— А это при чем?

— А вы, — ответил Олег тихо, — все такие же... молодые.

Боги снова весело зашумели, только Один продолжал внимательно всматриваться в человека единственным глазом.

— Договаривай, — посоветовал он.

Олег сказал негромко:

— Зачем? Ты, отец мудрости, уже понял.

Один кивнул в сторону остальных богов.

— А им знать не нужно?

— Не поймут, — ответил Олег коротко. — Я и то и не знаю, так ли ты понял.

Он чувствовал, что единственный глаз Одина прожигает его насквозь, высвечивает все в нем. Эту способность Один получил от Мимира, отдав ему глаз. Но и видя все, может ли Один понять? Ведь неграмотный тоже видит те же значки на бумаге, что и грамотный.

— А ты? — поинтересовался Один.

Боги сперва прислушивались, но, утеряв нить, быстро потеряли интерес и вернулись за стол, где и продолжили пир, бахвальство, борьбу на локтях. Олег сказал так же осторожно:

— Я человек, Один. А человеку свойственно учиться. Даже ленивый чему-то да учится за очень долгую жизнь.

Один буркнул:

— Очень медленно, это верно. Ты вон волчовку тыщу лет носил.

— Больше, — ответил Олег кротко. — Но все-таки снял, как видишь.

— И что ты хочешь?

Олег вздохнул, развел руками, снова вздохнул. Видно было, как не хочет говорить неприятное, и видно, что скажет, для того и пришел, только либо хотел как-то оттянуть момент, либо надеялся, что оно само как-то скажется или прояснится в разговоре.

— Не надо возвращаться в мир, — выговорил он с трудом. — Новая вера очень сильна, и люди... уже не поклоняются вам. Время других богов. Этих богов, не обижайтесь, народы приняли.

Один медленно наливался гневом. Массивное строгое лицо исказилось, стало страшным, проступили звериные черты. Глаз налился жутким багровым огнем.

— Это ты говоришь нам? Нам, которые всю жизнь воевали с великанами и победили? Нам, кому предначертано встретиться именно здесь, на земле в долине Вигрид, в последней страшной битве? Мне предстоит первым сразиться с чудовищным волком Фенриром и погибнуть... Мой сын Тор убьет змея Митгарда, но сам, пораженный его ядом, сможет отойти только на десять шагов и палет мертвым! Локи и Хеймдалль убьют друг друга, а пес Гарм бросится на Тюра и погибнет вместе с ним... От меча Сурта падет Фрейр, Сурт убьет всех женщин, которых ты видишь сейчас радостными и смеющимися...

Один на миг умолк, тень печали скользнула по его суровому лицу, но тотчас же он гордо поднял голову и продолжил торжественно:

— Но Видар, молчаливый ас, добьет раненного мною Фенрира, а сыновья Тора, Магни и Моди, подхватив молот своего отца, убьют Сурта, огненного великана... Однако тот, умирая, ударит по ясеню Игразиелю, дерево вспыхнет. Его корни, источенные драконом Нидгегом, не в силах держать ствол, а с ним и небесный свод: тот рухнет, и земля погибнет... Это все увидели в будущем прорицатели! Так суждено, это случится, и я знаю, что мы все достойно встретим свой последний страшный час...

Олег слушал, в зеленых глазах волхва Один видел глубокое сочувствие, что сбивало с толку и не давало сорваться в неистовую слепую ярость берсерка. Тем более страшную, что берсерком может оказаться бог. Верховный бог.

— Этого не случится, — произнес Олег со странной ноткой, Один не смог определить, чего в ней больше: печали или радости. — Все было бы так, как в пророчествах, если бы не... если бы не возникла третья сила. Но она возникла. Впервые народы и весь мир освобождены от фатума. От судьбы. Свобода воли... что-то незнакомое, да? Непонятное даже... Но человек получил эту неведомую раньше свободу воли... и ему это понравилось. Теперь вина не на богах, а целиком на нем, на человеке. Он сам отвечает за свои поступки, судьба ни при чем.