Томас выругался, почти такая же лестница ведет наверх. Зал освещен тускло, видны только нижние ступени, а что там наверху... Но конь отшельника уже пошел наверх, волхв наклонился к самой конской гриве, что-то нашептывает животному, но это и понятно: язычники сами почти животные, у них нет и не будет души, пока не примут крещения.
Эта лестница вывела в такой же зал, только поменьше, где жаркий воздух обоим напомнил сарацинский зной, когда сами пески плавятся под беспощадным солнцем. И снова Томас тщетно старался отыскать взглядом какую-то мебель или что-то на стенах, чтобы определиться, где они. Конь под ним вздрагивает, пена падает с морды, бока в мыле, голову опустил так, будто уже и уши тяжелые. Во все четыре стороны видны арочные своды, там тоже залы. Томас едва не вывалился из седла, стараясь заглянуть в ближайший.
Олег подождал, пока Томас приблизился, сказал задумчиво:
— Знаешь, христианство развивается настолько хорошо, что это первая вера, которую я... чуть было не принял! Ну, у каждого бывают минуты слабости... За долгие годы исканий я способствовал рождению иных религий, иные создавал напрямую... да, бывали очень... разные. Христианство, изменяясь, стало лучшим инструментом очеловечивания этого хищного животного. Я же могу представить, какой свиньей ты стал бы, не будь таким упорным христианином! И все те соблазны, которые ты отринул с такой легкостью, увы, не сумел бы одолеть никто другой... в смысле друговерный.
Томас буркнул с неприязнью:
— Так что тебе мешает стать? Хочешь, прямо щас окрещу своим мечом...
— Ну, — протянул Олег в великой задумчивости, — как бы это объяснить... В смысле, чтоб ты понял. Как-то я общался с одним милым стариканом, потомственным виноградарем из семейства Периньонов, знатоков этого дела. У него виноградники на половину края, он и сорта винограда создавал, и новые вина... Так вот сам хмельного в рот не берет! Ну разве что крохотный глоток, чтобы понять вкус. А все его соседи — по три-четыре чаши в день. Он признался, что любит вино, но еще больше любит улучшать его, чтобы люди пили и радовались. Ради этого он лишил себя радости пития и всю жизнь смотрит на мир трезвыми глазами.
Томас смотрел туповато, наконец произнес с глубоким уважением в голосе:
— Он просто святой.
— Ага, понимаешь, — сказал Олег с удивлением.
— Но ты при чем? — спросил Томас. — Если сам признал, что вера Христа — самая правильная...
Олег, не слушая, смотрел вперед и вверх, куда уходят ступени. В зеленых глазах причудливо отразилась чернота стен и редкие огоньки факелов. По лицу сбегали струйки пота, Томас ощутил, что уже мокрый насквозь, словно окунулся в горячую воду. В сапогах хлюпает, но во рту сухо, язык царапает небо.
— Жарко, — сказал он озадаченно. — Или мне кажется?
— Кажется, — ответил Олег зловеще. — Ты пощупай стену.
— Зачем?
— Да просто так. Не укусит же.
Томас снял рукавицу, приложил ладонь к шероховатому камню... и с воплем отдернул. Камень настолько горяч, что продержи еще мгновение, ладонь покрылась бы толстым пузырем. И еще дольше — запахло бы жареным мясом.
— Ну и свинья ты, — сказал он в сердцах. — Сказано, язычник. Нет в тебе ни христианского милосердия, ни воинского братства.
— Чего нет, — согласился Олег, — того нет. Но что есть, того не отнимешь.
— А что есть? — спросил Томас все еще рассерженно.
— Ну да, щас тебе все расскажу. Поехали!
Он повернул коня, Томас крикнул в спину просительно:
— Может, отдохнем чуть? У меня конь едва дышит.
— Выдержит, — ответил отшельник хладнокровно. — Там одна лестница.
Томас застонал.
— Говоришь так, будто одна ступенька!
— Ну все же, все же...
— А там наверху вообще пекло?
— Да, — согласился Олег, подумав. — Должно быть, еще жарче. Зато воздух посвежее... должен быть. И попрохладнее.
Томасу почудилось в его словах сомнение, но конь калики уже удалялся, помахивая хвостом, словно и не устал, Томас прошептал молитву Пресвятой Деве пополам с проклятиями в адрес язычника, с неимоверными усилиями заставил себя потащиться следом.
Лестница показалась чуть меньше, во всяком случае ступени — мельче, но Томас понял обреченно, что ему на коне не одолеть, тяжесть рыцарских доспехов вымотала силы и гуннского коня. Он остановился на первой же ступеньке и смотрел, вздрагивая, большими, как у ребенка, испуганными глазами на бесконечную лестницу. Со сдавленными проклятиями Томас слез и потащился со ступеньки на ступеньку, а когда конь начинал упираться, тащил за собой силой.