Дикарка. Неизвестный маршрут

Сквозь опущенные ресницы Марина посмотрела на сидевшего в углу вагона китайца неопределенного возраста, то ли двадцати, то ли всех шестидесяти лет. И вновь, в который раз, не поняла, в самом деле он снова уколол ее мгновенно-цепким взглядом, или ей почудилось.

Китаец оставался для нее насквозь непонятным. Как он сел в уголок, у окна, так и просидел там полтора часа, словно статуэтка, почти не шевелясь, ни с кем не общаясь, почти, такое впечатление, не дыша. Порой она физически ощущала на себе этот цепкий, мгновенный, тут же уходивший в сторону взгляд, но до сих пор не могла увериться точно. Очень уж чужие были у него глаза – антрацитово-черные, раскосые, узкие, неподдававшиеся пониманию белого человека. Какой-то иной мир, чуть ли не иная планета смотрела на Марину узенькими черными щелями...

Она достала сигареты, которые держала при себе для таких вот случаев. Многие курили прямо в вагоне, прибавляя опостылевшего туземного колорита. Но она вышла в тамбур, щелкнула зажигалкой, умело втянула дым, прислонилась к колыхавшейся стенке, словно бы невзначай, рассеянно глядя сквозь немытое стекло двери в соседний вагон.

Бородин сидел почти посередине вагона, у прохода, ружейный чехол он держал между ног, рюкзак запихнул под сиденье. О чем-то спокойно разговаривал с несомненным аборигеном, пожилым и пьяным, и снова выглядел местным, таким же аборигеном, в жизни не видевшим компьютера, не летавшим на самолете, не покидавшим пределов этого карликового государства. Марина ощутила нечто вроде профессионального уважения: настолько идеальными были и грим, и актерская игра...

В тамбуре, кроме нее, толклись еще двое парней, дымили вовсю, от них остро несло водкой, из кармана у одного торчала откупоренная бутылка. Оценив обстановку, Марина приготовилась в случае чего дать отпор в полном соответствии с незатейливыми туземными традициями – матерщиной и коленом пониже пояса. Но оба курильщика, и на том спасибо, не обращали на нее внимания, таращась в выбитое стекло вагонной двери с таким видом, словно там, в проплывавшей совсем близко чащобе, кувыркались на ветвях голые стриптизерши.

Поезд дернулся, стал ощутимо замедлять ход. Марину легонько приложило о грязную стенку, но она тренированно удержала равновесие. Швырнула под ноги окурок согласно здешним обычаям, чтобы не выбиваться из роли, растерла его подошвой. Посмотрела на Бородина.

– Ты, сучка! – послышалось рядом.

Она неторопливо повернула голову, успев меланхолично подумать: ну вот, началось! Не стоит их в случае чего особенно калечить, до пункта назначения ехать еще не менее часа, к чему привлекать к себе излишнее внимание...

И подобралась, как зверь. Лица обоих уже были скрыты черными капюшонами с дырками для глаз и рта, оба держали в руках пистолеты, но именно в нее целился только один. Собственно, не так уж и целился – просто направил оружие дулом в ее сторону.

Он и рявкнул:

– Пошла в вагон, сучка! Ну, живо!

Марина, изобразив на лице должную степень испуга, проворно юркнула в вагон. Парни за ней не пошли, остались в тамбуре. Положительно, у них не было интереса конкретно к ней... Поезд, скрипя, визжа и раскачиваясь, ехал все медленнее, пока не остановился совсем. Гомон медленно затухал.

И в этот момент Марина услышала где-то впереди, в стороне тепловоза и комфортабельных вагонов, донельзя знакомый звук: длинную, отчетливую, громкую автоматную очередь, выпущенную из какого-то смутно знакомого ей оружия. Надо полагать, редкая, мало распространенная марка, сразу и не определишь...

Она перехватила взгляд Риты, успокоила ее глазами, чуть приподняла ладонь. Была предварительная договоренность – если случится нечто непредвиденное, и им придется разделиться, ничего страшного. Прибудут в Снежинск поодиночке. Главное, установить потом контакт. Даже в такой дыре должно быть нечто, пусть отдаленно похожее на гостиницу и почту, поскольку, если верить справочникам, там отыщутся и телефоны, и парочка туристических контор.

Марина пробежала к своему месту и плюхнулась. Очень вовремя: дверь вагона с лязгом отлетела в сторону, грохнули два выстрела, с потолка посыпался какой-то мусор, и тип в черном капюшоне, водя пистолетом, ожесточенно заорал:

– Всем спокойно! «Народная воля»!

На рукаве у него уже красовалась широкая красная повязка с какой-то разлапистой черной эмблемой, грубо выполненной по трафарету и несведущему глазу казавшейся непонятнее заковыристого китайского иероглифа.