Трое

Доехав до гостиницы «Альфа», Хассан переговорил с портье.

– Я был у вас тут час назад, когда рассчитывался один из гостей, – напомнил он. – Помните?

– Думаю, что да, сэр.

Хассан вручил ему двести люксембургских франков.

– Можете ли вы сказать мне, под каким именем он зарегистрировался?

– Конечно, сэр. – Клерк заглянул в записи. – Эдвард Роджерс, из журнала «Международная наука».

– Не Натаниел Дикштейн?

Клерк терпеливо покачал головой.

– Не могли бы взглянуть, не останавливался ли у вас и Натаниел Дикштейн из Израиля?

– Естественно. – Ему потребовалось несколько минут, чтобы просмотреть стопу бумаг. Возбуждение Хассана росло. Если Дикштейн зарегистрировался под фальшивым именем, значит, он не торговец вином, значит, кем он может быть иным, как не израильским агентом? Наконец, портье закрыл досье. – Вне всякого сомнения, такого тут не было, сэр.

– Благодарю вас. – Хассан вышел. По пути домой он торжествовал: пустив в ход свою сметку, он выявил нечто действительно важное. Очутившись за столом, он сразу же составил послание:

«Здесь был предполагаемый израильский агент Нат Дикштейн, он же Эд Роджерс. Пять футов шесть дюймов, хрупкого телосложения, темные волосы, карие глаза, возраст около сорока лет».

Закодировав послание, он поставил в начале кодовое слово, означавшее спешность, и послал его по телексу в египетскую штаб-квартиру банка. До адресата оно так и не дошло: увидев дополнительное кодовое слово, почтамт в Каире тут же переадресовал телекс в Управление общих расследований.

Послав телеграмму, он испытал естественный упадок сил. С другого конца не последует никакой реакции, никакой благодарности. Хассану не оставалось ничего другого, как погрузиться в банковскую рутину, стараясь не впасть в сонливость.

И тут Каир вызвал его по телефону. Ничего подобного ранее не случалось. Они ему никогда не звонили. Его сообщение, очевидно, играло более важное значение, чем он мог предполагать. Звонивший желал узнать все подробности о Дикштейне.

– Я хотел бы убедиться, что это тот самый человек, о котором вы говорите в своем послании. Он носит круглые очки?

– Да.

– И говорит по-английски с акцентом кокни? Можете ли вы определить такой акцент?

– Да, и еще раз да.

– Есть ли у него вытатуированный на предплечье номер?

– Сегодня я его не видел, но знаю, что таковой есть… Много лет назад я учился с ним в Оксфорде. И я совершенно уверен, что это он.

– Вы знали его? – В голосе из Каира звучало явное удивление. – И эта информация есть в вашем досье?

– Нет, я никогда…

– В таком случае она должна там быть, – гневно прервал его человек. – Как давно вы у нас?

– С 1957 года.

– Тогда понятно… то было в старые времена. О’кей, слушайте. Этот человек очень важный… клиент. Мы хотим, чтобы вы были рядом с ним двадцать четыре часа в сутки, понимаете?

– Не могу, – с отчаянием сказал Хассан. – Он покинул город.

– Куда он направился?

– Я подвез его в аэропорт. И не знаю, куда он улетел.

– Так выясните. Позвоните в аэропорт, спросите на какой рейс у него был билет и перезвоните мне через пятнадцать минут.

– Я сделаю все, что в моих силах…

– Меня не интересуют ваши силы, – отрезал голос, из Каира. – Мне нужно выяснить, куда он направился, и выяснить до того, как он окажется на месте. Так что не забывайте – вы звоните мне через пятнадцать минут. И чтобы мы вышли на него, мы не должны снова потерять его.

– Я сразу же принимаюсь за дело, – послушно ответил Хассан, но на линии наступило молчание до того, как он закончил предложение.

Он осторожно положил трубку. Как и предполагал, благодарности из Каира он не дождался, но этому можно только радоваться. Внезапно он стал значительным лицом, его труд обратил на себя внимание и теперь они там зависят от него. Ему представилась возможность внести свой вклад в арабское дело, шанс нанести, наконец, ответный удар.

Он снова снял трубку и стал набирать номер телефона аэропорта.

Глава четвертая

Нат Дикштейн решил посетить французскую ядерную станцию по причине своего французского, которым он владел достаточно хорошо, не считая английского, но Англия не входила в Евроатом. До станции он добирался в автобусе в разношерстной компании студентов и туристов. За окном летела запыленная зелень пригородных пейзажей, напоминавших ему больше Галилею, чем Эссекс, на природе которого Дикштейн рос мальчишкой. С тех пор ему довелось много попутешествовать по миру, летая на самых разных самолетах, включая реактивные истребители, но отчетливо помнил то время, когда его горизонты замыкались Парк-Лейн на западе и Саутхендом на востоке. Он также помнил, как внезапно стали раздвигаться эти пределы, когда он стал воспринимать себя мужчиной после дня бар-мицвы и смерти отца. Остальные ребята его лет уже подыскивали себе работу в доках или в типографиях, женились на местных девушках, приобретали дома в четверти мили от обиталищей их родителей и основательно обосновывались там: их желания не простирались дальше того, чтобы вырастить призовую гончую собаку, увидеть, как «Вест-Хэм» победит в финале Кубка, или купить мотоцикл. Молодой Нат мечтал, как он отправится в Калифорнию, Родезию или в Гонконг, станет нейрохирургом, археологом или миллионером. Частично это объяснялось тем, что он был значительно умнее большинства своих сверстников, а частью тем, что для них чужие языки представлялись странными и загадочными, а школьные предметы типа алгебры – пустой тратой времени; но главное различие заключалось в том, что он был евреем. Дикштейн знал – хотя и не мог припомнить, чтобы ему кто-то об этом говорил – что в любом месте рождения евреи старались проложить себе путь для учебы в лучших университетах, что они основывали новые отрасли, например киноиндустрию, становились удачливыми банкирами, юристами и промышленниками; и если они не могли воплотить свои замыслы в стране рождения, то переселялись в другое место и снова пытались. Просто удивительно, думал Дикштейн, вспоминая детство, что народ, которого преследовали из столетия в столетие, был так уверен в своих способностях добиться того, что замыслил. Так что, когда им понадобилась атомная бомба, они создадут ее.