Трое

Нечто подобное уже случилось с ней однажды, когда она шла по Хай-стрит. Почтенный пожилой джентльмен, уставившись на нее, снял шляпу и остановил ее со словами: «Я бы сказал, что мы вроде бы не знакомы, но все же…»

Сейчас явно была та же самая ситуация, и поэтому она тут же поправила:

– Я не Эйла. Я Сузи.

– Сузи!

– Говорят, я выгляжу точно, как моя мать в этом возрасте. Вы, очевидно, знали ее. Не зайдете ли?

Человек стоял на том же месте. Видно, он приходил в себя от удивления, но лицо его по-прежнему заливала бледность.

– Я Нат Дикштейн. – с легкой улыбкой представился он.

– Очень приятно, – ответила Сузи. – Не хотите ли… – И только тут до нее дошли его слова. Настала ее очередь изумляться. – Мистер Дикштейн, – едва не завопила она. Сузи повисла у него на шее и расцеловала его.

– Значит, вы помните, – спросил он, когда Сузи освободила его, обрадованного и смущенного.

– Конечно! Вы все время возились с Езекией. Вы были единственным, кто понимал, что она говорит.

Он снова слегка улыбнулся.

– Езекия, ваша кошка… я и забыл.

– Да заходите же!

Он зашел вслед за ней в дом, и она закрыла двери. Взяв его за руку, она протащила его сквозь квадратный холл.

– Просто потрясающе. Пойдемте на кухню, я там пытаюсь состряпать пирожные.

Она усадила его. Он медленно огляделся, порой чуть заметно кивая, узнавая старый кухонный стол, камин и вид из окна.

– Давайте выпьем кофе, – предложила Сузи. – Или вы предпочитаете чай?

– Лучше кофе. Спасибо.

– Я предполагаю, что вы хотите увидеть папу. Утром он читает лекции, но скоро будет к ленчу. – Она засыпала кофейные бобы в ручную мельничку.

– А ваша мать?…

– Она умерла четырнадцать лет назад. От рака. – Сузи глянула на него, ожидая услышать автоматический ответ: «Мне очень жаль». Он не вымолвил ни слова, но на лице его ясно отразились испытываемые им чувства. Почему-то она сразу как-то прониклась к нему симпатией за такую реакцию. Сузи завертела ручку мельнички, и ее треск заполнил помещение.

– Профессор Эшфорд по-прежнему преподает… я все пытаюсь вспомнить, сколько же ему лет. – Дикштейн решил возобновить разговор, когда она кончила молоть кофе.

– Шестьдесят пять, – сказала она. – Он совершенно не меняется. – Шестьдесят пять – это жуткая древность, но папа совсем не выглядит старым, с удовольствием подумала она: ум его по-прежнему остер, как нож. Она решила выяснить, чем Дикштейн зарабатывает себе на жизнь. – Разве вы не эмигрировали в Палестину? – спросила она его.

– В Израиль. Я живу в кибуце. Выращиваю виноград и делаю вино.

Израиль. В этом доме его всегда называли Палестиной. Как папа отреагирует на встречу со старым другом, который ныне отстаивает все то, против чего отец неизменно выступал? Но она знала ответ на этот вопрос: никак, ибо политические взгляды отца носили теоретический характер, не выражаясь в практических действиях. С какой целью приехал Дикштейн?

– Вы в отпуске?

– По делам. Мы, наконец, решили, что наше вино достаточно хорошо для экспорта в Европу.

– Просто здорово. И вы продаете его?

– Изыскиваю возможности для этого. Расскажите мне о себе. Держу пари, что вы явно не профессор университета.

Замечание это несколько смутило ее, и она залилась краской до ушей: не хотелось, чтобы этот человек воспринимал ее недостаточно умной для преподавательской должности.

– Почему вы так думаете? – холодно спросила она.

– Вы такая… обаятельная. – Дикштейн отвел глаза в сторону, словно тут же пожалев о вырвавшихся у него словах. – И во всяком случае, очень молоды.

Она неправильно поняла его. Он совсем не хотел обидеть ее. Самому неловко от своих слов.

– Я унаследовала от отца способности к языкам, но не его академический склад ума, так что работаю стюардессой на авиалиниях, – сказала она, подумав, в самом ли деле у нее не академический склад ума, в самом ли деле она не могла бы преподавать. Она залила в кофеварку кипящей воды, и запах ароматного кофе наполнил кухню. Она не знала, что говорить. Подняла глаза на Дикштейна и увидела, что он в упор смотрит на нее, погруженный в свои размышления. Внезапно она смутилась, что было довольно непривычно для нее. О чем она ему и сказала.

– Смутились? – переспросил он. – Наверно потому, что я глазел на вас, словно вы картина или что-то вроде. Я все пытаюсь осознать тот факт, что вы не Эйла, что вы та самая маленькая девочка с ее старой серой кошкой.